Ленин. Соблазнение России - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 72

«Как только стали они у власти, с первого же дня, объявив об отмене смертной казни, они начали убивать, — писал в июле 1918 года лидер меньшевиков Юлий Мартов. — Кровь родит кровь. Политический террор, введенный с октября большевиками, насытил кровавыми испарениями воздух русских полей. Гражданская война все больше ожесточается, все больше дичают в ней и звереют люди… Там, где власть большевиков свергают народные массы или вооруженные силы, к большевикам начинают применять тот же террор, какой они применяют к своим врагам».

Дзержинский считается непрофессионалом, но это он ввел внутрикамерную «разработку» заключенных. К ним подсаживали агентов, которые выведывали то, о чем на допросах арестованные не говорили. Этому он научился у царских жандармов. Когда он сидел в тюрьме, провокаторы его возмущали. Когда сам стал сажать, мнение изменилось.

На заседании коллегии ВЧК 18 февраля 1918 года было принято решение использовать «секретных сотрудников только по отношению к спекулятивным сделкам, к политическим же врагам эти меры не принимаются. Борьба ведется чисто, идейным содействием советских элементов». Ровно через месяц на новом заседании коллегии было принято постановление, которое запрещало чекистам использовать провокации.

Но благие намерения испарились при столкновении с реальностью. Следствие с первого дня было основано на внедрении в ряды противника агентов-провокаторов. Доносчиков, осведомителей, секретных агентов ценили как главный инструмент следствия. Настоящего расследования не проводили — для этого не было ни времени, ни умения, поэтому от следователя требовалось одно — добиться признания. А «подсадными утками» оперативные работники пользуются и по сей день.

Пробыв одиннадцать лет в тюрьмах и на каторге, Дзержинский лучше других знал, как действует репрессивный аппарат. С одной стороны, он брезговал опускаться до уровня царской охранки, с другой — хорошо помнил, с какой легкостью ему и его товарищам удавалось обманывать царских полицейских и тюремщиков, и не хотел повторять ошибок своих противников.

«В Бутырках, — инструктировал Дзержинский управляющего делами ВЧК Генриха Григорьевича Ягоду и начальника секретного отдела Тимофея Петровича Самсонова, — надо изменить совершенно режим. Не должно быть общения коридора с коридором; двери с коридора и на двор должны быть заперты, прогулок по коридору и скопищ не должно быть; камеры могут быть открыты только для пользования уборной…».

Когда вспыхнула Гражданская война, началась и эпоха массового террора. Уничтожение врага считалось благим делом. А вот кто враг, в Гражданскую каждый решал сам.

Дзержинский заложил основы кадровой политики в ведомстве госбезопасности, назвав главным качеством преданность. Феликс Эдмундович объяснял управляющему делами ВЧК Генриху Ягоде:

«Если приходится выбирать между безусловно нашим человеком, но не особенно способным, и не совсем нашим, но очень способным, у нас, в ЧК, необходимо оставить первого».

В аппарат госбезопасности нередко попадали весьма сомнительные люди, в том числе и совершенно малограмотные. В учетной карточке одного из председателей Петроградской ЧК Семена Семеновича Лобова в графе «Образование» было написано: «Не учился, но пишет и читает». Это не мешало его успешной карьере. Лобов пошел в гору после того, как в одну ночь арестовал в Петрограде три тысячи человек.

3 апреля 1801 года император Александр I разрешил своим подданным свободный выезд за границу. Большевики вновь запретили людям уезжать из страны и возвращаться домой без разрешения органов госбезопасности.

Уже 3 ноября 1917 года Петроградский Военно-революционный комитет отправил комиссару пограничной станции Торнео на финляндско-шведской границе — в условиях войны это был единственный безопасный путь из России в Европу — короткую телеграмму: «Граница временно закрыта. Без особого распоряжения ВРК никто пропущен быть не может». Позже последовало разъяснение. Иностранным дипломатам дозволялся проезд в обе стороны. Уезжать из России имели право только обладатели специальных разрешений Военно-революционного комитета. А беспрепятственно возвращаться в Россию могли политэмигранты…

3 июня 1919 года Совнарком принял постановление:

«Вменить народному комиссариату по иностранным делам в обязанность при выдаче заграничных паспортов лицам, отправляющимся за границу по поручению советских учреждений, требовать представления постановлений соответственных коллегий и ручательства этих коллегий за добропорядочность командируемых лиц и лояльность их по отношению к Советской власти».

Лояльность устанавливали чекисты. Назначение того или иного сотрудника за границу решалось на совещании в ОГПУ, которое устраивалось раз в неделю. Председательствовал начальник иностранного отдела или один из его помощников. Присутствовали представитель ЦК, он же заведующий бюро заграничных ячеек при ЦК, и представитель учреждения, которое командирует сотрудника. Решающее слово принадлежало представителю ОГПУ…

Заблаговременно заполненная и присланная в иностранный отдел ОГПУ анкета кандидата на выезд изучалась в аппарате госбезопасности. О нем наводили справки в архивах и в картотеке. Если его фамилия фигурировала в каком-нибудь донесении агента ОГПУ — без конкретных обвинений, без доказательств сомнительности его поведения — ему отказывали в поездке и наркоминделу предлагали представить иную кандидатуру.

6 июня 1920 года наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о заграничных паспортах: «В обстоятельствах исключительного времени» для выезда требуется разрешение Особого отдела ВЧК. Это правило действовало до 1991 года.

Председатель Всероссийского союза журналистов Михаил Андреевич Осоргин был арестован, когда он вошел во Всероссийский комитет помощи голодающим Поволжья. На допросе следователь задал ему обычный в те годы вопрос:

— Как вы относитесь к советской власти?

— С удивлением, — ответил Осоргин, — буря выродилась в привычный полицейский быт.

«Дзержинский, — вспоминал Федор Иванович Шаляпин, — произвел на меня впечатление человека сановитого, солидного, серьезного и убежденного. Говорил с мягким польским акцентом. Когда я пришел к нему, я подумал, что это революционер настоящий, фанатик.

В деле борьбы с контрреволюцией для него, очевидно, не существует ни отца, ни матери, ни святого Духа. Но в то же время у меня не получилось от него впечатления простой жестокости. Он, по-видимому, не принадлежал к тем отвратительным партийным индивидуумам, которые раз навсегда заморозили свои губы в линию ненависти и при каждом движении нижней челюсти скрежещут зубами…».

Дзержинский не был патологическим садистом, каким его часто изображают, кровопийцей, который наслаждался мучениями своих узников. Он не получал удовольствия от уничтожения врагов, но считал это необходимым.

«Дзержинского, — вспоминала Анжелика Балабанова, — называли фанатиком и садистом; его внешний вид и манеры были как у польского аристократа или священника-интеллектуала. Не думаю, чтобы вначале он был жесток или равнодушен к человеческим страданиям. Он был просто убежден, что революцию нельзя укрепить без террора и преследований».