Бобби Фишер идет на войну - читать онлайн книгу. Автор: Джон Айдиноу cтр.№ 70

Мы знаем, что Генри Киссинджер дважды звонил Фишеру, но ежедневные записи советника по национальной безопасности (книга «Годы в Белом доме») не содержат об этом сведений. Нет упоминания о матче в столь же детальных «Воспоминаниях» Никсона. Советский посол в Вашингтоне Анатолий Добрынин рассказал нам, что за всё время его частых контактов с Киссинджером тема матча никогда не поднималась. Ни Фишер, ни Спасский не появляются на страницах его книги «По секрету», хотя Киссинджер звонил Фишеру именно тогда, когда советский посол был гостем президента в Калифорнии, работая и отдыхая вместе с советником; в то время американский претендент угрожал улететь в Бруклин.

В интервью для этой книги д-р Киссинджер вспоминает: «Звонок Фишеру не был каким-то серьёзным решением, но мне казалось, что он может способствовать атмосфере мирного состязания». Действительно, есть ли что-то более состязательное или более мирное, чем шахматный чемпионат? Бывший советник по национальной безопасное настаивает, что, в отличие от большинства, он не рассматривал матч как эпизод холодной войны, борьбу демократии против коммунизма.

На страницах ежегодного «Стратегического обозрения», выпущенного в конце 1971 года, Международный институт стратегических исследований в Лондоне сравнил 1971 и 1947 годы: они являлись точками, в которых «международные отношения сформировались в ощутимо новую систему». Один из выдающихся стратегических мыслителей Америки Сэмюэль П. Хантингтон так описывал геополитическую ситуацию начала 70-х: «Небеса полнились самолётами, на которых дипломаты отправлялись на переговоры, и в воздухе витали обещания разрядки напряжённости». В «Стратегическом обозрении» 1972 года институт объявлял, что с холодной войной покончено.

В год чемпионата и в следующий за ним произошли три успешных саммита: в 1972 году Никсон посетил Пекин и Москву, а в июне 1973-го Брежнев приехал в Вашингтон. Потоки переговоров, предложения дальнейших встреч, грядущие и реальные соглашения каскадом изливались на дипломатическую пустыню. В них входили советско-американские переговоры об ограничении стратегических вооружений (ОСВ), временная договорённость о мерах в отношении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-1) и соглашение об антибаллистических ракетах. В конечном итоге было подписано 150 соглашений и создано одиннадцать совместных комиссий. Рукопожатие в космосе 1975 года вполне можно было рассматривать как кульминационный момент перемирия.

Киссинджер утверждает: основным отличием между разрядкой и эрой напряжённости было то, что Никсон верил в возможность переговоров с советским режимом. Предыдущие администрации США считали, что любой серьёзный диалог с Советским Союзом возможен лишь после фундаментальных трансформаций в советской политической системе. Никсон перевернул это мнение с ног на голову. Он считал, что если на достаточно длительный период создать международную стабильность, монолитная советская система не сможет сопротивляться политическим трансформациям.

Брежнев видел разрядку только как механизм для урегулирования проблем, возникших между правительствами, и не рассматривал зарубежную политику применительно к домашним делам. Если же такая связь и была, то она касалась сохранения системы, а не её либерализации. Действительно, в годы разрядки репрессии в Советском Союзе ужесточились.

Для Кремля было важно, что разрядка демонстрировала признание СССР как военной сверхдержавы, политически равной Америке. В 1971 году советский министр иностранных дел Андрей Громыко говорил: «Нет ни одного вопроса, который можно было бы решить без Советского Союза или в противовес ему». Для Брежнева признание равенства было гораздо более значимым результатом, нежели договоры. Он мог убеждать себя и советских граждан, что так называемый «баланс сил» в мире склоняется в сторону коммунизма; Советский Союз поднялся на волну истории, которая смоет капитализм с лица земли. Статья в «Комсомольской правде», доказывавшая справедливость такой политики, называлась «Триумф реализма». Разрядка не означала конец глобального политического соревнования. Напротив, пришло время вступить в борьбу; на этом этапе истории обстоятельства для прогрессивного марша социализма казались исключительно благоприятными. (Киссинджер видел в чувствительности Брежнева к политическому равенству признак его психологической незащищённости: «Что более уверенный в себе лидер мог рассматривать как общее место или снисходительное отношение, он воспринимал как долгожданный знак серьёзности наших намерений».)

Разрядка предлагала быстрые практические выигрыши для соперничающих сверхдержав: СССР хотел торговать, чтобы избежать радикальной экономической реформы, а США надеялись, что разрядка даст Советскому Союзу стабильность и снизит его активную деятельность за границей. Таким образом, в корне разрядки лежало неизменное противоречие между сотрудничеством и соперничеством. Соревнование сверхдержав оставалось интенсивным, что видно из длинного списка ответных действий против предполагаемых угроз СССР, составленного Никсоном. Администрация предпринимала действия против создания советской военно-морской базы на Кубе (американские самолёты-шпионы сфотографировали футбольное поле, но национальной кубинской игрой был бейсбол), против перебазирования советских баллистических ракет «земля — воздух» к Суэцкому каналу, против советской роли в индо-пакистанской войне, против агрессивности Брежнева и кажущейся готовности СССР к военному вмешательству в арабо-израильский конфликт.

Обе стороны работали над улучшением вооружений и расширением своего влияния. И обе имели проблемы с союзниками и зависимыми государствами, чьи интересы не совпадали с их собственными или были поставлены в зависимость от интересов сверхдержав. К примеру, в первые дни матча Фишер — Спасский египетский президент Анвар Садат выслал из своей страны 20 тысяч советских консультантов и специалистов вместе с войсками и разведывательными самолётами. Разозлившись на отказ Москвы дать ему современное вооружение, Садат установил тайные контакты с американцами.

Когда матч закончился, кое-кто в прессе поднял тему конфликта — подозрительность и вражда против мирного соревнования. С одной стороны, Фишер и Спасский представляли свои страны, и матч, по общему убеждению, отражал противостояние Востока и Запада, особенно если вспомнить советские заявления, что превосходство СССР в шахматах являлось результатом более эффективной идеологии. С другой стороны, никакого национального соперничества не было. Многие американцы поддерживали Спасского, а многие русские в душе болели за Фишера. Так или иначе, заключает «New York Times», матч имел уникальное политическое значение с точки зрения улучшения советско-американских отношений.

Рейкьявик был полигоном холодной войны, иллюстрируя напряжённость, существующую внутри разрядки, и те проблемы, что привели к развалу этой инициативы за три последующих года. Матч Фишер — Спасский имел привкус продолжающегося разделения политики и общества, подозрительности и неприязни, влияющей на поведение людей за железным занавесом. Отдельная территория, выделенная советской команде, их традиционная недоверчивость и бдительность, отсутствие опыта в общении с прессой, активная агрессия команды Фишера, тенденция западных чиновников и американцев принимать односторонние решения, а затем представлять их советской стороне как свершившийся факт, стереотипное восприятие западными журналистами советской команды — всё это отражало холодную войну и впрямую влияло на матч.