В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михеенков cтр.№ 20

Некоторых, помню, уводили даже без проверки. Один с нами был, с аккордеоном… Где он взял этот аккордеон? Пришли, взяли, вывели и во дворе расстреляли.

Рядом со мной на нарах лежали полковник и младший лейтенант, оба из Ростова. Земляки. Полковник ночами не спал, все вздыхал. В плен попал еще в сорок первом, под Вязьмой, раньше меня. Его часто вызывали. Но не уводили — каждый раз возвращался. Младший лейтенант все за него переживал. Виду не показывал, но я замечал, что волнуется за полковника. А сам он был летчик-истребитель.

Первую нашу колонну из фильтрационного лагеря к советской границе отправили пешком. Когда шли по Польше… Шли-то усталые, голодные, мимо деревень, где полно продуктов. А поляки знаешь какие… Выйдут посмотреть, и вместо того, чтобы кусок хлеба вынести, начнут насмешничать. Ну и пошло… — Главное — голод. Это надо понимать. А охрана что? В своих же стрелять не будут. После того случая стали отправлять только поездами.

Отправили вскоре и наш эшелон. В Берлине на железнодорожной станции произошла такая история. Когда вышли из вагонов, увидели стоявший рядом вагон-цистерну. На цистерне трафарет — череп с костями. А ребят наших этим не остановишь, полезли разведать, что там. Почти пустая, но на самом дне что-то похожее на спирт. Надо ж знать нашего брата… Нахватали в котелки, во фляжки. Младший лейтенант, ростовчанин, принес и нам с полковником. Я пить не стал: «Ты что, не видел, что там череп с костями нарисован? Немцы зря такой знак не поставят». Он мне: «Не бойся! Вот смотри, горит!» Плеснул этой жидкости в ложку, поднес спичку: «Видишь? Все в порядке! Не сомневайся!» Я все равно пить не стал. А вот другой лейтенант, гвардеец, который тоже ехал с нами, выпил. Он был командиром стрелкового взвода. Попал в плен недавно. Еще и форму не износил. В Германии на пересыльном пункте встретил свою сестру. Ее немцы угнали на работы в Германию, на каторгу. Много нашей молодежи там было. Тоже ехали назад эшелонами. Вот лейтенант-гвардеец и разыскал свою сестру. И вместе с ней ехал домой, в Россию.

И только мы отъехали от Берлина, он мне и говорит: «Что это у меня с брюками?» Я ему: «А что?» — «Да лампасы куда-то делись. Были лампасы, а теперь вот где они? Нету!» И щупает свои галифе. Я смотрю: лампасы-то — на месте. А это у него уже от выпитого началось… Галлюцинации. Тут и другим стало плохо.

Эшелон остановили на ближайшей станции. Человек пятьдесят сдали в госпиталь. Хорошо, там стояла наша воинская часть. А человек пятнадцать уже умерли. Умер и лейтенант-гвардеец. Вот так, ехал-ехал домой… И сестру нашел… Выпил на радостях…

Привезли нас в Вышний Волочек. Снова — на нары. Снова — проверка. Вместе со мной ехал санинструктор. На Днепре в плен попал. Так ему «тройка» сразу зачитала указ: десять лет лагерей. Что уж там у него было, не знаю. Наши документы приехали в Вышний Волочек раньше нас. А в плену, скажу я тебе, люди вели себя по-разному.

Кто прошел проверку, мог выбирать: хочешь служить, присваивали звание и отправляли в часть, кто сильно ослаб, того отправляли домой.

Я поехал домой, в свою деревню Уваловку под Тарусой. Там жили мои родители.

В Тарусе меня однажды встретил уполномоченный НКВД Максимов: «Зайди. Поговорим». Зашел. Поговорили.

Я устроился на работу. В Тарусском районе после войны начался тиф. Специалистов по санитарному делу не хватало. А я все же был санинструктором стрелковой роты. И хоть там, на фронте, в донской степи, у меня была работа другая, я таскал раненых с поля боя, но и в санитарном деле кое-что понимал. Да и в лагерях приходилось заниматься тифозными больными. Вот и пошел я работать санитарным врачом. Так и остался в тарусской санэпидемстанции, и проработал в ней сорок шесть лет!

Вряд ли нуждается в каком-либо предисловии или вступлении глава, где читателю представлены рассказы бойцов, сержантов и лейтенантов стрелковых рот и батальонов. Мы привыкли видеть украшенных многочисленными орденами и наградами летчиков, артиллеристов, танкистов. Но если рядовой пехотный возвращался домой с одной-единственной медалью «За отвагу» или «За боевые заслуги», то это и был настоящий герой. Территория не могла считаться захваченной, если ее не заняла пехота. Вот почему в пехоте особо ценились добротные подметки на обувке, саперная лопатка и шинель. Не меньше оружия.

Генералы и маршалы разрабатывали операции в штабах. Авиация и артиллерия проводили тщательную бомбардировку вражеских позиций. Казалось, там, впереди, за нейтральной полосой, все перепахано бомбами, снарядами и минами. Но нет, туда еще должна уйти пехота. И еще не осела копоть и пыль артподготовки, когда начиналась ее работа. Недаром ей дали такое прозвище. Минометчиков, например, называли «самоварщиками». Штурмовиков Ил-2 — «горбатыми». Артиллеристов-сорокапятчиков ПТО — «прощай, Родина». Кавалерию — «копытниками». И только у пехоты было такое красивое и достойное народное название — «царица полей».

— А знаешь, брат ты мой, какая команда на фронте была самая страшная? Нет? А вот слушай…

Лежим в траншее, жмемся. Знаем уже, что с минуты на минуту подниматься надо, а все равно не верится. Вдруг, думаем, атаку отменят? Штыки уже примкнуты. Ждем. И вот лейтенант наш пистолет из кобуры потянул — и: «Взво-од! Приготовиться к атаке!» А потом, несколько секунд, тишина. Вот эти несколько секунд, когда уже знаешь: все, сейчас пойдем и сейчас, может, тебя пулей или осколком… Привыкнуть К такому невозможно. Даже сейчас вот… сказал, а по телу — дрожь…

Все мы там дрожали.

— Весной я был уже под Спас-Деменском. Конец мая. Наша 33-я армия наступала на запад. Воевал я в 338-й дивизии. Вскоре ее передали в 10-ю армию.

Помню деревню Старые Стребки. Деревни самой уже не было — угли да печи. Там мы схватились. И своих много потеряли, и немцев повалили.

Вокруг Спас-Деменска местность болотистая.

А как было. Однажды утром мы пошли в наступление. Вышли к Старым Стребкам. Немцы положили нас сильным пулеметным и минометным огнем. Лежим, к земле прилипли. Командиры нас поднять не могут. Кто поднимется, его тут же — пулей. Смотрим, подошли наши «катюши». Ударили. Мы встали, пошли. Никакого огня. Все тихо. Так, добивали кое-где уцелевших немцев.

Когда мы заняли ту деревню, увидели множество повозок. Повозки у немцев были большие, на мощной оси. В повозках много всякого имущества и добра. А по земле разбросаны куски мяса. «Катюши» били осколочными снарядами. И не разобрать было, то ли человеческое под ногами мясо, то ли конское. Через несколько часов все это запахло.

Скажу вот что: мы, к стыду своему, почти никогда товарищей своих убитых не хоронили. Немцы редко оставляли трупы.

— Личным оружием у меня сперва была длинная винтовка со штыком. Безотказная. Системы Мосина. Ни разу ни осечки не было, ни патрон не перекосило. Потом выдали короткий карабин. Та же мосинская винтовка, только укороченная, и штык на ней крепился удобнее. А когда стал замполитом, был пистолет ТТ. Но в бой все равно ходил с винтовкой. Автоматов у нас в роте не было. Только в конце войны выдали сержантам, командирам отделений и лейтенантам.