В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Владимиров cтр.№ 25

Устроившись на своих новых местах, мои соседи Иван и Михаил забеспокоились по поводу того, что теперь мне уже не смогут вручить передачу, если кто-то принесет ее по моей записке, так как наш адрес изменился. Я ответил, что с этим придется смириться, и больше мы этот вопрос не обсуждали.

Жизнь на новом месте с 20 октября пошла в основном так же, как и в предварительном блоке. Однако возникли существенные изменения режима, вызванные тем, что резко ухудшилась погода – еще теплые и солнечные осенние дни сменились дождливыми и холодными. А многие из пленных были одеты и обуты плохо – явно не для такой погоды. По этой причине большинство пленных после завтрака, перед которым их подвергали утренней поверке и выгоняли на плац на время уборки помещения, вообще не выходили из барака до следующего дня. Но если в предварительном блоке пленных держали на воле только для выноса параши, уборки барака, посещения наружного туалета и умывальника, то в карантинном блоке время пребывания вне его увеличилось. Поводом для этого стало проведение утренней зарядки, выполнявшейся с упражнениями из советского комплекса для получения значка ГТО, причем второй – достаточно сложной ступени. Занятия проводил спортивного вида молодой полицай родом из Одессы, хваставшийся тем, что начальство его оформило как фольксдойче, то есть как этнического немца.

«Физрук» показывал упражнения и заставлял выполнять их не менее десяти раз, даже если шел дождик со снегом. Если кто-то ленился, другой полицай мог ударить его дубинкой. Пленные ждали на плацу, пока в бараке из брандспойта промывали пол. И эту операцию в карантинном блоке проводили не от случая к случаю, а ежедневно. Но никто не вытирал мокрый пол, и поэтому приходилось ждать, пока он не высохнет сам.

Из-за того, что в течение дня люди не выходили больше во двор, в тесном бараке возникала страшная духота. Кто-то курил цигарки или козьи ножки с низкосортной махоркой, кто-то кашлял и чихал. От параши шла страшная вонь. А главное – не разрешалось открывать окна. Это можно было делать только по утрам в присутствии «начальства». Заниматься было нечем. Только несколько человек что-то мастерили из деревянного и металлического мусора, например мундштуки и какие-то игрушки. Оказалось, что один пожилой пленный умудрился перед отправкой из Днепропетровска утаить от полицаев малюсенький молоток, наковальню и отвертки.

Мы получили по половине пачки махорки, произведенной на Гродненской табачной фабрике в Белоруссии. К порции махорки выдали также по 25 листиков тонкой бумаги, из которой можно было свернуть цигарку. Таким образом, кисет, доставшийся мне от умершего в лагере в Лозовой, снова нашел себе применение.

Дни и ночи длились ужасно долго. У некоторых имелись карты, в которые играли тайком от часовых, чаще всего в подкидного дурака, проигрывая из-за неимения денег пайку хлеба, картофелину или горсть махорки. Скучно было даже мне, хотя я ежедневно и подолгу просматривал свое самодельное пособие по изучению немецкого языка. Я придумал еще нарисовать свой портрет, взяв за основу фотокарточку со студенческого билета. Недостатком его было лишь то, что, не имея ластика, я не смог удалить с рисунка клеточки – предварительно нанесенную карандашом разметку.

За моей работой наблюдали несколько товарищей. Один из них попросил сделать портрет с фотокарточки его трехлетнего сына, а дальше пошли и другие заказы, которыми я занимался два дня. Каждый заказчик расплачивался одной вареной картофелиной.

Так как дни проходили очень нудно и голодно, я спросил по-немецки у одного из наших часовых, долго ли еще мы здесь пробудем. Часовой, к великому неудовольствию сопровождавшего его полицая, знавшего лишь немного немецких слов, ответил, что не знает, но попробует выяснить. К сожалению, больше он у нас не появлялся.

Прошло еще несколько дней. Для многих жизнь показалась совсем невыносимой. Кое-кто начал плакать, несколько человек оказались на грани сумасшествия. Мой сосед Иван попросил меня написать за него заявление в комендатуру лагеря о том, что он хочет поступить на службу в германскую армию. Сначала под диктовку Ивана я написал черновик на русском языке. Иван указал, что родом он из Полтавской области, родителей большевики раскулачили и сослали в Сибирь, а он едва не умер от свирепствовавшего на Украине голода. Работал в колхозе, проучился пять лет в школе, был призван в армию и прослужил несколько лет, став старшиной. Во время летних боев он якобы добровольно перешел к немцам, расстреляв жида-комиссара. Он имеет страстное желание отомстить большевикам за своих родителей и за другие беды, поэтому просит взять его на службу в ряды доблестных германских вооруженных сил и обязуется быть верным солдатом.

С трудом я изложил на немецком языке все продиктованное Иваном. Он вручил заявление в тот же день во время вечерней поверки немецкому часовому. Поступок Ивана никого не возмутил, хотя то, что он сделал, было, по существу, изменой Родине. Но почти все тогда считали, что победить Германию невозможно и, так или иначе, придется ей служить.

…На следующий день с аналогичной просьбой подошел ко мне другой пленный, обещая неплохо заплатить за работу – отдать половину суточной пайки хлеба и пару картофелин. Одессит Бровко «поддержал» его намерение, сказав мне, что сейчас для нас самое главное – любыми способами выжить, не умереть с голоду.

На этот раз моим заказчиком оказался немолодой крымский татарин. Он также сначала продиктовал мне на ломаном русском языке примерный текст заявления, назвав причиненные большевиками обиды его народу и ему лично, включая преследование за религию и за соблюдение обычаев. Татарин упомянул о своем добровольном переходе к немцам. Я переписал русский текст по-немецки, а вечером получил от заказчика обещанное и поделился заработком с Михаилом. Сразу после вечерней поверки татарин отдал заявление часовому.

3 ноября утренняя поверка была проведена особенно тщательно. Спрашивали, кто себя плохо чувствует, кто болен. Оказалось, что в нашем бараке больных нет и все могут нормально передвигаться. В этот раз после поверки обошлось без зарядки на плацу. После завтрака в бараке появились часовой, полицай и незнакомый русский переводчик. Дали команду – всем забрать личные вещи и выйти во двор. Нас привели в отдел регистрации и рассылки военнопленных.

В отделе каждому выдали жетон с личным номером и сфотографировали. А затем часовой и полицай повели нас на склад обмундирования. Под контролем заведующего складом – пожилого и крикливого фельдфебеля, имевшего то ли кличку, то ли фамилию Кинто, мы сняли с себя одежду и обувь, а затем в соответствии со своими размерами получили чистое нижнее белье, верхнюю рубашку, описанные выше мундир, брюки, шинель и пилотку, а также по паре коротких портянок и тонких штопаных шерстяных носков и ботинки на толстой деревянной подошве.

Некоторые из нас, имевшие неплохие отечественные шинели и шапки-ушанки, темно-фиолетовые кавалерийские брюки, не стали их менять.

С большим удовольствием я сбросил свою куцую шинель, на которой было неудобно спать на полу, и брезентовые с дырками сапоги. А брюки – часть моего парадного студенческого костюма, хотя и изношенные, – было жалко оставлять.