За плечами ХХ век - читать онлайн книгу. Автор: Елена Ржевская cтр.№ 59

* * *

О эта спасительная немецкая равномерность. Обстреливают дорогу: бах и опять бах! – через равные промежутки. И в высчитанную ритмичную паузу – наш бросок через дорогу. Уже за нами рвется снаряд и осколками шарахает по кустам. А мы уже отбежали и шагаем с веселым недоумением небожителей. Раз-другой пронесет, и уже верится, что так оно и будет и минует. И сам черт не брат.

* * *

Тут в деревне у маленьких ребят немалый опыт, побывали два с лишним месяца под немцем.

– А что, немец разве зимой на колесных повозках ездит?

– А то как же, – важно говорит девчонка и качает из стороны в сторону головой, подражая рассудительным старухам. – Он, если захочет…

* * *

– Я еще раз заявляю, не такая пьянка во мне, как рисуют.

– Потише, потише. Горланишь чего?

– Такой голос отец отковал.

* * *

Вот текст немецкой присяги. Перевожу:

«Я приношу перед Богом эту священную клятву в своем полном повиновении фюреру и канцлеру немецкого народа Адольфу Гитлеру, главнокомандующему германскими вооруженными силами, и во исполнение этой присяги готов, как храбрый солдат, в любую минуту отдать свою жизнь».

* * *

Мышь попалась на кусочек чикагской колбасы, что приплывает из-за морей в портативной таре и заодно с английскими ботинками называется в частях «вторым фронтом». Кликнули серую кошку. Кошка не торопясь присела на задние лапы и стала обнюхивать. Мышь изловчилась и укусила кошку за нос. Серую кошку повели расстреливать. Тот боец твердо знал – сохранять надо только целесообразное. Еле добились для кошки амнистии.

* * *

– Разненастится погода.

– Ветер, главное дело, и облака серые, серые плывут.

– Наше счастье – дождь да ненастье. Немцу не летать сегодня.

* * *

У нее светлое изнуренное лицо, остренький подбородок, живые, негасимые густо-карие глаза. Я смотрю на нее, вижу в чертах ее лица что-то вековое, давнее и легко представляю себе ее в низко насаженной шапке с рогами, как предписывал указ Петра I ее прапрабабкам, чтоб чужесть староверок издали выявлялась, чтобы православный мир к ним не приближался.

Она работала до войны счетоводом в фельдшерско-акушерской школе. Муж – старообрядческий церковный староста – сборщиком утиля.

Сейчас, когда бой в северо-восточной части Ржева, их окраинная улица перешла в наши руки, и они спешно эвакуированы на войсковых подводах сюда, в деревню.

А в прошлый год не поднялись. Семь человек детей мал мала меньше да две старухи. «Как тут возможно уехать».

– Просили его тут другие, моего старика, чтобы он старостой квартала стал. Что тут порядок будет. «Никакого, ответил, тут порядка не будет. Это налетела всеопустошающая саранча». Они темноты боялись, а мы раскрыли камни фундамента – под полом все сидят в темноте, дети, старухи. Вдруг идут с собаками. Шпоры. На широкой цепке большая бляха. Ой, найдут. А мой старик не успел, побежал в баню. «Пан где?» – «Нету пана. Никс». Они открыли, а он – голый, моется. Чуть не каждый день топили офицеру или солдатам. Ну, не тронули. Голого не погонишь на работу. А меня немец стал стегать нагайкой. Плетка такая ременная. «Врешь! Пан в бане». – «Это отец мой». Он с бородой и на десять лет меня старше. Поверил. «Если б пришли и так бы над твоей матерью издевались бы», – говорю. «Никс русские в Дойчланд». Это значит – никогда не придут русские к ним.

* * *

У немцев приказ по полку. Вменяется машины заводить в сараи. Если же сараев нет, машины ставить по две вместе и покрывать их вместе, чтобы наши летчики принимали за сараи.

* * *

Мотор сверлит со стонущим металлическим подголоском. «Мессер».

* * *

Поют мужчины:

А она во всем согла-ша-лася,

Потому что лю-била ме-ня…

* * *

В деревне, отбитой у немцев, уцелел фанерный щит: «Нищим не подается и обмен не производится».

Написано по-русски, но нравы чужеземные.

* * *

По улице шел разведчик П. Он возвращался с задания. Из-под деревенского картуза, осевшего по самые уши, – потемневшее небритое лицо. Облегающий пиджак на нем и короткие холщовые брюки.

Какое это счастье – видеть вернувшегося с задания разведчика.

* * *

На войне человек налегке. Свалился житейский груз, бремя выбора не гнет, не отягощает.

Нет ни выбора, ни бремени его.

А то, что есть, – на прямой и оголенно: приказ, враг и – осилить.

Есть еще – смерть. Но она тут слишком близко, чтобы ее в расчет принимать.

* * *

В армии я оказалась на Волге – в Ставрополе на курсах военных переводчиков. Потом мы гуртом вынырнули из глуби, из Ставрополя, с тех курсов, и – по санному пути, по Волге, чтобы предстать в Генштабе в самые решительные минуты своей жизни. И как они просты, эти минуты. Пожалуй, даже чересчур.

Еще ездила и пешком топала – и опять на Волге, у Ржева.

* * *

– В данный жестокий, но героический, великий момент…

И все. Ни слова больше.

Патетика сейчас – только клич к бою, вскрик рванувшегося в атаку, стон раненого: «Братцы!» Проклятие немцам: «Гады! Гады!»

* * *

И все время рядом крестьянские неимоверные усилия – воспроизвести, вырастить что-то для жизни, сохранить скот, спасти стены жилища…

* * *

Вчера, когда возвращалась из второго эшелона, по деревянной дороге, выстроенной на болоте, подвез на полуторке шофер. Из Казахстана он. Меня постоянно волнует на фронте соприкосновение с людьми такими различными, прибывшими из разных, совсем несхожих городов, земель, закоулков.

* * *

Награждали разведчиков.

– Служу Советскому Союзу!

Один и другой – так. А третий – немного постарше, порасторопнее, быстрые, цепкие глаза на побитом оспой лице – добавил решительно, зычно:

– Наша рота крепка, как советская власть, чиста, как слеза Божьей Матери. Смерть немецким оккупантам!

* * *

Есть мы, и есть они – немцы. И все предельно ясно. Но когда появляется бежавший из плена летчик, или обросший скиталец окружения, или когда проникаешься судьбой здешнего населения, появляется нечто третье, и все становится объемнее, глубиннее, драматичнее.

* * *

– Я решил: как победим и домой отпустят, поеду по всем местам, где воевать пришлось. Вот адреса хозяев и собираю.

* * *

На войне власть одного человека над другим так грубо обнажена – власть без камуфляжа. И все здесь зримее: жизнь и смерть, смелость и отсутствие ее, мука и облегчение.