– Типа арестовать Санта-Хрякуса?
– Да!
– В твоем магазине?
– Да!
– На глазах у всех детишек?
– Д… – Господин Крохобор запнулся. К своему ужасу, он вдруг понял, что в словах капрала Шноббса, вопреки всем ожиданиям, присутствует свой резон. – Думаешь, это будет выглядеть плохо?
– Вообще не понимаю, как это может выглядеть хорошо, сэр.
– А может, ну, как-нибудь его того, тайком? – с надеждой спросил господин Крохобор.
– Тайком? Можно, конечно, попробовать… – задумался капрал Шноббс.
Фраза повисла в воздухе на манер протянутой руки.
– Я отблагодарю, – наконец пообещал господин Крохобор.
– В общем, ни о чем больше не беспокойся. Мы свое дело знаем, это наша работа, – успокоил его капрал Шноббс, великодушный после одержанной победы. – Иди в кабинет, налей себе чайку, а мы быстро восстановим тут порядок. Ты будешь нам крайне благодарен.
Крохобор посмотрел на него как человек, испытывающий очень и очень сильные сомнения, но тем не менее удалился. Капрал Шноббс довольно потер лапки.
– Горшок, там, откуда ты приехал, есть страшдество? – поинтересовался он, шагая вверх по лестнице рядом с констеблем Посети. – Ты только посмотри на этот ковер! Интересно, какая свинья тут паслась? И пахнет прям как в свинарнике…
– Мы называем этот праздник постом святого Урна, – ответил приехавший из Омнии констебль Посети. – Но он не имеет ничего общего с языческими суевериями и духом наживы. Мы просто собираемся семьями для молитвы и поста.
– Угощаетесь индейкой и цыплятами, да?
– Это пост, капрал Шноббс. Повторяю: пост. Мы не едим ничего.
– Понял. Каждому свое, так я говорю. По крайней мере, не приходится готовить всю ночь, чтобы весь следующий день кормить собирающихся на халявку гостей. А что, подарков тоже друг другу не дарите?
Они быстренько отпрянули в сторону, пропуская двоих спускавшихся мальчишек, которые тащили огромную лодку.
– Иногда считается уместным обмениваться новыми религиозными брошюрами, а детям всегда дарят «Книгу Урна», – откликнулся констебль Посети. – Иногда с картинками, – добавил он осторожно, словно намекая на некие запретные удовольствия.
Маленькая девочка пробежала мимо, волоча за лапу плюшевого медведя выше себя ростом. Медведь был розовый.
– А мне всегда дарят ароматические соли, – пожаловался Шноббс. – А еще мыло, пену, разные травяные настои и тонны всякой ерунды для ванной. Никак не возьму в толк почему, ведь я ж почти никогда не моюсь. Я уж и так намекал, и так, но все равно дарят и дарят, дарят и дарят… Некоторые люди такие тупые.
– Просто ужас, – согласился констебль Посети.
На втором этаже они увидели большую толпу.
– Нет, ты глянь, а! Вот когда я был ребенком, господин Санта-Хрякус никогда ничего мне не дарил, – сказал капрал Шноббс, мрачно наблюдая за детьми. – Я на каждое страшдество как дурак вывешивал чулок, и каждый раз он оставался пустым. Впрочем, нет, вру. Один раз туда наблевал мой папаша.
Шнобби ни в коей мере не был героем, но сейчас в глазах его появился блеск – так могут блестеть только глаза человека, который в своей жизни видел слишком много пустых чулок плюс один полный и зловонный. С почти зажившей раны на его морщинистой мелочной душе вдруг взяли и сорвали коросту.
– Я пошел в атаку, – сказал он.
Между Главным залом Университета и парадным входом в тот же Университет втиснулся еще один небольшой круглый зальчик, более известный как Памятный зал аркканцлера Брюха.
С этим залом была связана своя традиция: каждую вторую среду на высокую каменную полочку клались булочка со смородиновой начинкой и медная монетка в один пенни
[17]
. Сейчас Чудакулли стоял в самом центре Памятного зала и смотрел вверх.
– Скажи-ка мне, главный философ, мы ведь никогда не приглашаем женщин на Страшдественский пир?
– Конечно нет, аркканцлер, – ответил главный философ, также разглядывая пыльные стропила и недоумевая про себя, что именно могло привлечь взгляд Чудакулли. – Хвала богам, нет. От женщин одно только зло. Они же все портят. На этом я стоял и стоять буду.
– И все служанки отпущены домой до самой полуночи?
– Очень правильный обычай, очень, – поддакнул главный философ, начинающий чувствовать, что его шея вот-вот сломается.
– Тогда почему каждый год мы вешаем туда огромный пучок омелы?
Не спуская глаз с потолка, главный философ исполнил плавный поворот вокруг своей оси.
– Ну… гм… это… очень символично, аркканцлер.
– А?
Поняв, что так просто не отделаешься, главный философ обратился за помощью к пыльному чердаку своей образованности.
– Понимаешь ли… листья символизируют… зеленое, а ягоды… на самом деле, да… ягоды символизируют… символизируют белое. Да. Белое и зеленое. Такой вот… очень символичный символ.
Он затаил дыхание. Однако аркканцлера на мякине было не провести.
– Но символ чего? – Главный философ закашлялся.
– Ну, я думаю, символ вообще, – наконец сообщил он. – Есть же некие общие символы.
– А? Значит, – задумчиво произнес аркканцлер, – можно сказать, что белое и зеленое символизируют маленькое растение-паразит?
– Да, конечно, – поспешил согласиться главный философ.
– Стало быть, омела на самом деле символизирует омелу?
– Точно так, аркканцлер, – ответил главный философ, который уже начинал терять нить разговора.
– Самое смешное, – продолжал Чудакулли прежним задумчивым тоном, – данное утверждение либо имеет настолько глубокий смысл, что потребуется целая жизнь, чтобы докопаться до значения каждой частицы, либо является полным вздором.
– Но возможно и то и другое, – в отчаянии изрек главный философ.
– А это замечание, – сказал Чудакулли, – либо весьма оригинально, либо весьма банально.
– Но возможно и то…
– Слушай, главный философ, ты меня лучше не зли.
Кто-то забарабанил во входную дверь.
– Это, должно быть, сантаславы, – обрадовался возможности сменить тему главный философ. – Они всегда приходят первыми. Лично мне очень нравится песенка про братьев Белолилиев.
Аркканцлер бросил последний взгляд на омелу, посмотрел на радостно улыбающегося философа и отодвинул щеколду.
– Что ж, друзья сантаславы, – начал он, – должен сказать, можно было выбрать и более удобное время…