Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Ломоносов cтр.№ 74

Лагерь был окружен оградой, имел проходную, которая охранялась. Но выйти в город разрешалось при условии получения увольнительной записки у дежурного коменданта. Без такой записки в городе могли задержать дежурные патрули военной комендатуры.

Овладев пистолетом, который уже успел опробовать в Форте-14, я решил реализовать намерение, зародившееся еще во время пребывания в лагере военнопленных почти год тому назад.

В Торуньском лагере, граничившем с лагерем для англичан, внутренний порядок поддерживался лагерными полицаями, набранными из местных поляков и из числа русских военнопленных. Как правило, они вели себя довольно доброжелательно, проявляя жестокость только во время распределения на работы, пуская в ход кулаки и дубинки. Но среди них выделялся своей особой злостью один поляк, которого мы прозвали между собой Грабля за высокий рост, костлявость и взлохмаченную белобрысую шевелюру. Он применял свою дубинку, пользуясь любым поводом. Особенно зверствовал он, когда утром выгонял из бараков замешкавшихся там доходяг. Пленные ненавидели его еще и за то, что он, единственный из всех полицаев, отбирал у пришедших с работы то, что им удавалось там раздобыть, при этом жестоко избивая. На правую руку он надевал миниатюрный кастет и действовал им не разбирая, куда бил этой рукой.

Однажды, замешкавшись в бараке, наматывая портянки, я получил от него удар в челюсть. Мои нижние зубы пробили губу, и я залился кровью. След от этого удара виден до сих пор.

Как-то раз колесный трактор с прицепом, везший нас на работу, остановился в городе, из кабины вылез Грабля и направился, очевидно, к своему дому, так как трактор тотчас же двинулся дальше. Я запомнил это место, подумав: чем черт не шутит, а вдруг судьба позволит мне здесь побывать после войны?!

Я рассказал об этой истории своему знакомому солдату из роты охраны лагеря — земляку по Ростову и предложил ему на всякий случай пойти со мной (мой вид в немецком френче и вельветовых штанах, если придется обращаться в комендатуру, в лучшем случае вызовет недоумение).

Случай представился, когда земляк из охраны получил задание на патрулирование в городе, я, выпросив у коменданта увольнительную, присоединился к патрулю.

Взял в карман заряженный пистолет. Походив некоторое время по центральным улицам города, мы отправились разыскивать запомнившееся мне место. Не сразу, но нашли. Как теперь узнать, где живет разыскиваемый нами Грабля?

Мы остановились в растерянности. И тут выручил подбежавший польский парнишка (видать, этого Граблю поляки также ненавидели). Он сказал, обратившись к нам (передаю его польскую речь лишь приблизительно, так как она сохранилась в моей памяти):

— Пане шукам тего хлопа, ктурой на германа робил? Там он жие.

В глубине двора в просвете между домами, выходящими фасадами на улицу, виднелся коттедж за заборчиком, скрытым зеленой изгородью.

Мы подошли к калитке, мне казалось, что сердце выскочит из груди, так оно билось. Постучали. Открылась дверь дома, вышла немолодая женщина, за ней показалась знакомая длинная фигура, одетая в поношенную, даже, казалось, драную одежду. Увидев нас, он побледнел и остановился как вкопанный. Не знаю, узнал ли он меня, но явно понял причину нашего визита. Не могу понять, почему он остался в Торуне в окружении ненавидящих его соседей. Неужели надеялся, что его минует расплата?

Вынув пистолет, я сказал, еле удерживаясь от крика:

— Ну что, сволочь, дождался, пся крев, холера ясна? Сразу тебя прикончить или отвести в комендатуру?

Он молчал, не находя слов, но его обхватила вышедшая с ним женщина, к ней присоединилась выскочившая из дому девчонка. Начали что-то истерически кричать. Снаружи к калитке подошли соседи и молча, не вмешиваясь, наблюдали эту сцену.

— Собирайся, пойдем в комендатуру, жаль тратить на тебя патрон.

Здесь со мной что-то произошло, я почувствовал, что меня сейчас вырвет, вот-вот содержимое моего желудка извергнется наружу.

Я махнул рукой, повернулся и молча пошел назад, мои спутники недоуменно последовали за мной. Потом мой знакомый (увы, я не помню ни откуда он, ни как его звали) долго доказывал мне, что я смалодушничал. Да я и сам пожалел, что не довел дело до конца. Думаю, что, если после нашего визита он не удрал на Запад, его не оставили в покое, соседям известны были его подвиги.

Вскоре меня вызвали в спецчасть. Молодой вежливый капитан долго расспрашивал меня об обстоятельствах моего пленения, подробно записывая мои слова в протокол. Детально записал также, в каких лагерях я побывал в плену, кто может подтвердить мои слова. После этого вызова было еще несколько. Называли фамилии и имена, спрашивали, знаю ли их и что могу о них сказать. Иногда встречались знакомые имена, и я сообщал, что мне о них известно. Скрывать было нечего — все те, с кем я общался, не могли быть замараны связями с немцами или с власовцами. Вероятно, кого-то из допрашиваемых также спрашивали обо мне, и их отзывы были приняты во внимание при оформлении моего «досье».

Часто формировались группы отправляемых на восток, как говорилось, «для продолжения службы». Но со временем стали ходить тревожные слухи. Откуда проникали эти сведения, неизвестно, но говорили, что вместо продолжения службы они вновь попадали в руки уполномоченных Смерша и затем пополняли собой многомиллионное население ГУЛАГа. Говорили, что кто-то получил письмо от родственников, разыскивавших уехавшего на восток и пропавшего бесследно.

Среди солдат и офицеров действующей армии, с которыми часто приходилось встречаться, многие, особенно те, кто не успел еще повоевать (больше полгода прошло после окончания боев), встречались враждебно настроенные по отношению к бывшим военнопленным. Часто вспоминался мне жест офицера, встретившего нас при пересечении демаркационной линии. О том, что сотни тысяч солдат и офицеров, ранее считавшихся пропавшими без вести, возвращались из плена, молчали газеты, как будто этой проблемы не существовало.

Меня крайне настораживали эти слухи. После пережитого мне совсем не улыбалось вновь попасть за решетку, да еще к своим. То, что я к тому же являлся сыном «врагов народа» (и мать и отец погибли в сталинских лагерях), добавляло мне беспокойства. Я вновь пожалел, вспомнив об этом, что отказался остаться дослуживать в армии при госпитале.

Однажды объявили: желающие отправиться служить в строительные войска на Кавказ могут записаться для оформления. Недолго раздумывая, я записался и стал ждать команды на отправку. В декабре 1945 года объявили посадку в эшелон теплушек, следовавший на Кавказ.

Я прошелся последний раз по улице, прилегающей к станционным путям, мимо Форта-17, ворота которого были наглухо закрыты, и, как только последовала команда, занял место на нарах товарного вагона.

Поезд тронулся, медленно миновали Торунь и поехали по Польше, часто останавливаясь на станциях. Навстречу шли поезда с войсками, состоявшими из только что мобилизованных на службу солдат под командой молодых лейтенантов, одетых так же, как и солдаты, в ботинки с обмотками.