Береg Утопiи - читать онлайн книгу. Автор: Том Стоппард cтр.№ 37

Герцен. Георг… Георг… (Натали.) Он последний настоящий русский во всем Париже. Бакунин скрывается в Саксонии под чужим именем – он мне его назвал в своем письме! Тургенев – известно где, а Сазонов синим дятлом упорхнул со стаей польских конспираторов, которые готовят демонстрацию. (Отдает Натали один из конвертов.)

Натали. Это от Наташи. Я без нее так скучаю с тех пор, как она уехала в Россию.

Герцен. Нам надо уехать отсюда. Поедем жить… в Италию, например, или в Швейцарию. Лучшая школа для Коли – в Цюрихе. Когда он подрастет, моя мать все равно переедет с ним туда.

Натали (Георгу). Они изобрели новую систему. Положите руки мне на лицо.

Георг. Так?

Георг касается рукой ее лица. Натали заикается на букве M и выпаливает П.

Натали. Мама… Папа… малыш… мяч… Георг… Георг.

Герцен вскакивает с письмом.

Герцен. Огарев обручился с Наташей!

Натали вскрикивает и раскрывает свое письмо. Оба читают.

Георг. Моя жена – в интересном положении, я не говорил?

Герцен. Молодец, Ник!

Натали. Это все началось еще до Рождества!

Георг. Да, это не так интересно. На самом деле это самое неинтересное положение на свете.

Натали. Я сию минуту ей напишу!

Георг (неопределенно). А, ну… хорошо.

Натали. А что же он? (Радостная, обменивается с Герценом письмами. Выбегает.)

Георг. Мне всегда что-то нравилось в Огареве. Не знаю даже, что именно. Он такой невнятный, ленивый, безнадежный человек. (Пауза.) Я думал, он женат. У него была жена, когда я знал его в Париже.

Герцен. Мария.

Георг. Да, Мария. Она сошлась с художником, если его так можно назвать. Впрочем, он и в самом деле красил холсты, и говорят, у него была большая кисть. Она умерла?

Герцен. Нет, жива и здорова.

Георг. Как же нам решить проблему брака? Нам нужна программа, как у Прудона. «Собственность – это кража, за исключением собственности на жен».

Герцен. Программа Прудона – оковы от алтаря до гроба – абсурдна. От страсти никуда не деться. Пытаться запереть ее в клетку – тщетные потуги утопистов. Огарев – вот моя программа. Он единственный – из тех, кого я знаю, – живет согласно своим убеждениям. Верность достойна восхищения, но собственнические инстинкты – отвратительны. Мария была тщеславна и ветрена, мне всегда было неспокойно за Ника. Она ведь не то, что моя Натали. Но у Огарева любовь не переходила в гордыню. У него любовь так уж любовь – и пострадал он от нее по полной. Ты думаешь, это проявление слабости, но нет, в этом его сила.

Натали входит в шляпе и поправляет ее – довольная – перед воображаемым зеркалом. Мария, 36 лет, позирует невидимому художнику.

Потому он и свободный человек, что отдает свободно. Я начинаю понимать, в чем фокус свободы. Свобода не может быть результатом несвободного передела. Отдавать можно только добровольно, только в результате свободного выбора. Каждый из нас должен пожертвовать тем, чем он сам решит пожертвовать, сохраняя равновесие между личной свободой и потребностью в содействии с другими людьми, каждый из которых ищет такое же равновесие. Сколько человек – самое большее – могут вместе выполнить этот трюк? По-моему, гораздо меньше, чем нация или коммуна. Я бы сказал, меньше трех. Двое – возможно, если они любят, да и то не всегда.

Натали оглядывается вокруг. Реагирует на <воображаемую> картину. Мария Огарева, 36 лет, входит, одеваясь на ходу.

Мария. Я уже писала Нику, что замуж больше не собираюсь и развод этот мне не нужен.

Натали. Зато он нужен Нику.

Мария. Вот именно. А мне нужно сохранить положение его жены.

Натали. Ваше положение? Но, Мария, вы уже много лет не его жена, осталось одно название.

Мария. Это не так мало! Пока все остается как есть, остаются и три тысячи рублей, вложенные в шестипроцентные бумаги и гарантированные его имуществом. С чем я останусь, если дам ему развод? Или, того хуже, эта новая жена возомнит бог весть что о своем положении. Вы же сами знаете, какой Ник ребенок в денежных вопросах. Его любой обведет вокруг пальца. Отец оставил ему в наследство четыре тысячи душ, и первое, что Ник сделал, – отдал самое большое поместье мужикам. На него никак нельзя положиться. А теперь вот еще он вас прислал просить за него и за его нетерпеливую невесту. Вы ее хоть знаете?

Натали (кивает). Тучковы вернулись в Россию в прошлом году. Ник был знаком с ней и раньше, но когда она вернулась из-за границы, тогда все и… ну, в общем вы понимаете. В нее каждый бы влюбился. Я сама в нее сразу влюбилась.

Мария. Что, правда влюбились? По-настоящему?

Натали. Да, правда, совершенно, искренне полюбила. Я никого еще так не любила, как Наташу, она меня вернула к жизни.

Мария. Вы были любовницами?

Натали (в недоумении). Нет, что вы! Что вы имеете в виду?

Мария. А… «совершенно», «искренне», но не по-настоящему. Почему вы не хотите посмотреть мой портрет?

Натали. Ваш? Это… кажется… неприлично…

Мария. Вы всегда идеализировали любовь, и вам кажется, что это, конечно, не то. Картина написана с натуры, как-то днем, когда мы жили на Rue de Seine над магазином шляпок… Вы знаете, я вас туда отведу, мы подберем вам что-нибудь подходящее. Не смущайтесь, посмотрите хорошенько.

Натали (смотрит). Фарфор у него хорошо получился. А когда кто-нибудь заходит – ну приятели вашего… друга, хозяева или просто чужие, – вы что с ней делаете? Прячете ее, накрываете?

Мария. Нет… это искусство.

Натали. И вас это не смущает?

Мария отрицательно кивает головой.

Мария (доверительно). Я – в краске.

Натали. Что вы хотите?…

Мария. Растворена.

Натали (пауза). Меня только карандашом рисовали.

Мария. Голой?

Натали (смеется, смущенная). Александр не рисует.

Мария. Если вас попросит художник, соглашайтесь. Почувствуете себя женщиной.

Натали. Но я и так чувствую себя женщиной, Мария. Женщина обретает свое достоинство в идеализации любви. Вы так говорите, как будто это как-то отрицает любовь. Но это вы ее отрицаете, ее величие… которое заключается в том, что это универсальная идея, как мысль в природе, без которой не существовало бы ни любовников, ни художников, потому что это одно и то же, только происходит по-разному, но ни те, ни другие ни на что не годятся, если они не признают связь всего на свете… О Господи, об этом лучше говорить по-немецки.