Место - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Горенштейн cтр.№ 26

– Культ ставит все дрязги между людьми на политическую основу,– говорил друг Арского, Костя.

«Я вполне мог бы высказать эту мысль,– с досадой думал я,– как просто сказал и привлек внимание… А на что оно ему?… Он и так с Арским на „ты“…»

– Влюбленность ничего не имеет с любовью общего,– сказал парень в центре стола,– так же как физически разные проявления – смех и кашель… Смех может перейти в кашель, а вот кашель в смех – такое редко бывает…

«Это что– то из другой оперы,-подумал я,– значит, и так можно… Впрочем, я прослушал начало… Очевидно, оно связано как-то с культом».

– А вот, например, стихи удивительно своеобразные…– крикнул Вава (он сидел рядом с Арским).– В тот вечер, хмурый и осенний, лежали рядом я и ты… И друг на друга, точно волки, урчали наши животы…

– Ну, это уже литературное хулиганство,– сказала одна из красивых женщин (некрасивой шестнадцатилетней девочке стихи, кажется, понравились: она радостно взвизгнула).

– Верно,– вынес приговор Арский,– отвратительное словоблудие.

– Я, собственно, не говорю, что они хороши,– пробовал ретироваться, сохраняя достоинство, Вава,– я их привел как образец…

«Хорошо тебя отщелкали по носу,– злорадно подумал я,– нет уж, так нелепо я не вылезу… Лучше уж промолчу весь вечер и уйду не замеченный обществом… А жаль… Возможность есть, чтоб сказать что-либо удачное… Необычное… Вот, например, у нас в обществе это любят… Несколько раз „на телевизоре“ начинался разговор о политике, и все рабочие, как один, ругали Хрущева, а о Сталине говорили с почтением… Сталин войну выиграл и каждый год снижение цен делал… На Рахутина, который пробовал возражать, так накинулись, что он еле ноги унес».

– Мало что пишут,– крикнул кто-то рядом,– в тюрьмы сажал… А на то и власть, чтоб сажать…

«Конечно, мне не надо так примитивно высказываться, а со своим критическим к этому отношением… И в то же время поставить как бы вопрос, адресуя его непосредственно Арскому…»

– Какая-то жизнь пролетела по комнате,– начал читать нараспев без предупреждения Костя,– не муха, не моль, не комар, не жучок… А нечто иное, живое и маленькое…

Вдруг его голос дрогнул, он замолк, прикрыл глаза и залпом выпил полстакана коньяка. Встала Цвета. Весь вечер (впрочем, давно уже была ночь) она сидела молча и в непосредственной близости от Арского, но далее, чем Вава, и как-то неудобно, на углу стола. Она встала, некрасивая, близорукая, сутулая, и сказала:

– Мне передали подстрочник одного из недавно умерших поэтов. Он прожил на свободе три месяца с небольшим… Я сделала перевод…– Она начала читать: – Я видел убийцу, он шел мне навстречу, в зеленом, застегнутом наглухо френче. Он бил сапогом мои ноги больные, и тонко звенели подковы стальные…– Цвета читала нараспев, по-современному, модерно, однако тишина воцарилась вдруг за многоликим, полным внутреннего самолюбия и соперничества столом. Стихи не были отмечены талантом, но в них были кусочки живой боли, и к тому же Цвета несколько придала им литературный порядок. Арский встал и расцеловал Цвету в обе щеки. Раздались аплодисменты. Правда, наряду с аплодисментами раздались и отдельные критические замечания в адрес некоторых строк. Но на меня эти замечания не возымели действия. Я был настолько переполнен чувствами, что потерял осторожность и, лишь сказав уже несколько фраз, понял, что высказываюсь, причем без подготовки, не упорядочив мысли, достаточно примитивно их формулируя.

– А у рабочих, например,– говорил я,– Сталин по-прежнему любим… Сталин для них генералиссимус, который Гитлера разгромил и Берлин взял…

Я чувствовал, что говорю в полной тишине и все смотрят на меня, в том числе и Арский. Я хотел было обрадоваться, поскольку далее начинало у меня складываться довольно интересное продолжение и план, можно сказать, неожиданно начинал осуществляться самым лучшим образом. Но какой-то в очках в середине стола (в нашем конце стола тоже сидел человек в очках, чем-то они даже похожи, оба одинаково горячи), но в данном случае этот в середине стола вдруг крикнул:

– Да что же это такое… У меня семья разрушена… Меня гноили… У меня легкого одного нет… А вы здесь Сталина восхвалять… Мерзавец! – припадочно крикнул он мне (я страшно боюсь припадочных и теряюсь перед ними).– Мерзавец,– заваливаясь на стул, повторил очкастый.

Это была катастрофа. Я слышал, как Вава сказал Цвете громко:

– Я тебя предупреждал… Не надо было приглашать провинциала… А ты на своем… Теперь облизывайся…

Цвета сидела отвернувшись.

– Вы меня не поняли,– испуганно залепетал я очкастому, которого каплями отпаивала Гая,– я сам против Сталина… То есть мои взгляды противоположны… У меня самого…

Арский посмотрел на бледное лицо очкастого и раздраженно махнул на меня рукой.

– Хотя бы сели,– сказал он мне с неприязнью.

Это была уже не просто катастрофа, а полный конец. Дорога к новой жизни, на которую я так надеялся, отрезалась, если не навсегда, то надолго. К тому ж я опасался, что после произоше-дшего порвется моя связь с семьей Бройдов. К счастью, раздался звонок и вошел новый гость. Он был пьян и бедно, неряшливо одет, однако пошел к Арскому, и они обнялись. Потом он опустился на колено перед Гаей и публично поцеловал ей ногу (ему и это было позволено. Чувствовалось, что он здесь баловень).

– Аким,– радостно крикнула шестнадцатилетняя,– прочтите про троллейбус.

Аким (оказывается, нового гостя звали Аким) посмотрел на девушку и, стоя посреди комнаты, начал басом (неожиданно басом. Я был уверен, что у него фальцет).

– Я попал под троллейбус, на улице имени Ленина… Я попал под троллейбус, но выдюжил… Вот я живой…

– Не надо, Аким,– сказал Арский.

– Что,– побагровев крикнул Аким,– в придворные выбился?… (В последнее время в этой комнате чрезвычайно кричали.)

– По-моему, ваши вирши элементарно непристойны,– сказал Акиму седеющий блондин.

Гая поспешила замять скандал:

– Просто, Аким, здесь присутствуют и чужие…

– Ваш солипсизм,– не унимался седеющий блондин,– ваше желание доказать, что мир вертится вокруг вас, смешно и наивно…– Это был тот самый нравственный удар, о котором я уже упоминал. Направленный не в меня, он поразил мою тайну, мою идею, оказывается, не оригинальную и имеющую даже научный термин. Я был настолько удручен, что не заметил вначале, как в дело вклинилось новое действующее лицо.

Собственно, оно было не новым. Речь идет о том самом курносом, который сидел рядом со мной и даже просил меня передать ему блюдо с грибочками. Но был курносый настолько болезненно-ничтожным, что я его в расстановке сил за столом во внимание не принял (хоть разок, кажется, мельком отметил, что курносый находился в протесте то ли к компании в целом, то ли к отдельным ее членам).

– Мне хотелось бы высказать мысли иного плана,– продолжал курносый, когда я обратил на него внимание,– тридцать лет мы жили в России без правды, без этого национального, русского блюда, такого же сытого и лакомого, как черный крестьянский хлеб… Пора быть честным… Время пришло.– Он говорил, странно запрокинув свое болезненное лицо, ни на кого не глядя, убежденно и страстно, и в короткий срок приковал к себе внимание.