Выпили. В какой-то момент мне почудилось, что дыхание уже не вернется никогда. Воротилось…
— А вот ты мне лучше скажи, Витька, — ехидно начал Базлаков, — продашься ты или нет?
— Нет!
— Врешь!
— Честное партийное.
— А где твой партбилет?
— Дома, в тумбочке…
— На груди надо носить, нехристь!
— А я и носил, пока партия была…
Покуда они пререкались, «механы» рассказали мне, что, выбравшись из катапультного кресла и еще ничего не соображая после удара, Вильегорский достал из кармана летного комбинезона пачку «Винстона», зажигалку и закурил. А рядом оказался расторопный телеоператор из Си-эн-эн. В общем, готовый, не придуманный рекламный ролик получился. Около Витька еще врачи суетились, а ему уже принесли факс с предложением от фирмы «Винстон». И он обещал подумать.
— Продашься!
— Никогда!
— За непр-р… за непр-р… за непр-родажность! — с третьей попытки возвестил Базлаков.
Выпили…
В свой номер я добирался, держась за стены. И еще минут десять простоял, упершись лбом в дверь и пытаясь проникнуть ключом в замочную скважину. После того как я с размаху плюхнулся на кровать, мне еще долго казалось, будто я падаю и падаю куда-то вниз. Но мозг, что интересно, работал при этом совершенно ясно и четко. Спирт есть спирт…
С самого начала моего бизнеса у меня не было, если не считать Большого Наезда, о котором я еще расскажу, такой крупной неприятности. Аварии, конечно, случались, но чтобы потерять в один день две боевые машины, два МИГа… Они хоть и были на балансе ВВС, но мне выделили их для парада благодаря моим личным отношениям с главкомом.
— Смотри, Павлик, — предупредил он, подписывая разрешение, — боевую технику тебе доверяю!
Еще бы не доверять, если за мой счет он уже объехал самые дорогие мировые курорты, да еще я заплатил за обучение его племянника в Сорбонне. Но теперь главком вряд ли сможет меня отмазать. Вся надежда на атташонка, которому по целому ряду причин комиссия из Москвы тут, в Лондоне, совершенно не нужна. Я представил себе, как этот породистый щенок уже поднял на ноги всю московскую родню, обширную и всепроникающую, точно раковая опухоль в четвертой стадии. Я буквально слышал, как папа-маршал трезвонит по телефону правительственной связи и, шутливо матерясь, просит… А как ему откажешь? У него большие заслуги перед демократией. В 91-м, когда он был еще генерал-лейтенантом, его почти уже отправили в отставку: дочь — сестра атташонка, — будучи на стажировке в Штатах, выскочила замуж за профессора, работавшего, как и все тамошние профессора, на ЦРУ. Победа Елкина над Горбатым была для генерал-лейтенанта единственным спасением — и он старался так, что лампасы жгутом заворачивались. Наверное, атташонок уже и родственничку пожалился в Вашингтон, а если оттуда в Москву звякнут — комиссию уж точно не пришлют и больших разборок не будет. Да и не захотят они никаких разборок. Если начать настоящие разборки, то фонарей в Москве не хватит…
Так что комиссии, скорее всего, не будет. Но это только полдела. Теперь нужно прикинуть, сколько придется отвалить тому же доверчивому главкому и другим недоверчивым дядькам, чтобы это столкновение не отразилось на участии «Аэрофонда» в салоне Ле Бурже через три месяца… Но это если нет жертв и разрушений… Если, не дай бог, кого-нибудь прибило или покалечило обломками МИГов — мне конец. Не слышно пока… Возможно, роковую для меня информацию хитроумные англичане пока придерживают… Большая политика! Но как раз это и должна была выяснить моя неверная секретарша. Прикидывая в уме убытки и недоумевая, куда задевалась Катька, я уснул…
7. Страшная месть
Проснулся я от наждачной сухости во рту и разрывной боли в затылке. Разлепил веки — и в темноте уловил звуки нежной борьбы и тихие голоса, доносившиеся из прихожей. На мгновение мне показалось, что в результате злоупотребления протирочным спиртом слуховые функции организма перешли теперь от ушей к глазам. Я в ужасе зажмурился, но звуки не исчезли.
— Ну все… Иди! — тихо настаивала Катерина.
— Подожди! — умолял мужской голос. И я узнал Вильегорского, еще недавно предлагавшего тост против ведьм.
— Тебе после катапультирования много нельзя! — убеждала моя любимая секретарша. — Ты должен себя беречь!
— Я абсолютно здоров!
— Ты уверен?
— А почему ты спрашиваешь?
— Ну все-таки… С такой высоты! Я думала, ты разбился, даже заплакала…
— Из-за меня?
— Из-за кого же еще?
— А мне показалось, что тебе Базлаков нравится…
— Глупенький.
— Пойдем ко мне!
— Нет, сладенький, хорошенького понемножку… Он проснется и будет сердиться…
— Не проснется — он у тебя пить не умеет!
— Не будем рисковать. Ты же не хочешь, чтобы я осталась без работы?
— А завтра?
— До завтра дожить надо. Иди баиньки!
Во тьме проскворчал долгий прощальный поцелуй, и щелкнула дверь. Потом из ванной донесся шелест воды. Я сжал кулаки и затаился в широкой молодоженской кровати, как в засаде. Но, выключив воду и пошуршав одеждой, Катька тихонько вышла из номера.
Вот шалава!
Спать уже не хотелось, а хотелось расправы, но унизиться до того, чтобы бегать искать ее по чужим койкам, а потом пинками гнать в номер для молодоженов, я не мог. Гордость не позволяла… Чтобы как-то отвлечься, я включил ночник, сжевал таблетку аспирина, запив ее четырьмя стаканами воды, и, дожидаясь Катькиного возвращения, стал на бумажке прикидывать, кому и сколько придется заплатить, чтобы уж точно попасть в Ле Бурже. Список был составлен, а Катька все не возвращалась. И я предался невеселым воспоминаниям.
В первый раз моя всеотзывчивая помощница попалась с Толиком. Через полгода после того, как она разгромила кадры турецкого МИДа и пришла в «Аэрофонд», ко мне на прием по какой-то укоренившейся, видимо, еще с парткомовских времен привычке заявилась жена моего телохранителя. Она жаловалась, что Толик, отец троих детей, совсем отбился от семьи. При выяснении подробностей обнаружилось, что отбился мой телохранитель скорее все-таки не от семьи (зарплату он продолжал отдавать и уроки у детей проверял), а от брачного ложа.
— У него появилась другая женщина! — плача, доложила несчастная супруга.
— Откуда вы знаете?
(Я подумал, что, если бы у Толика появился мужчина, было бы гораздо хуже!)
— Подслушала… по телефону. По параллельной трубке.
— Здорово! — Я был искренне удивлен тем, что бывшие сотрудники «девятки» попадаются так же банально, как и обыкновенные мужики. — Он ее как-нибудь называл? По имени или еще как-нибудь?
— Нет.