Семейная книга - читать онлайн книгу. Автор: Эфраим Кишон cтр.№ 23

— Какая приятная неожиданность, — сказал кто-то моим голосом, — что вы…

Доктор Перельмутер протер очки и не в силах был вымолвить ни слова.

Цветы, если бы хотя бы не эти цветы на раме…

— Квартира у вас очень красивая, — пробормотал доктор, — всякие… картины…

Я явственно почувствовал, как ешиботники исполняют хасидские танцы за моей спиной. На несколько минут воцарилась очень неприятная тишина, гости не отрывали глаз от этого… Жена, воспользовавшись замешательством, выдернула штепсель от торшеров. Однако от плеча рабби и ниже картина оставалась освещенной. Доктор Перельмутер попросил стакан воды из-за головной боли. Жена вернулась из кухни со стаканом воды и сунула мне в руку записку: «Эфраим, держи ухо востро!»…

— Извините, что пришли без предупреждения, — сказала госпожа Перельмутер, — мой муж хотел с вами срочно поговорить насчет вашей поездки в США…

— Да, а в чем дело? — спросил я.

— Это уже не важно, — сказал доктор, — собственно, дело не такое уж срочное…

Я чувствовал, что мы должны как-то объяснить происходящее, иначе мы просто не будем существовать для культурных людей. Жена набралась смелости:

— Вы, конечно, удивляетесь, как эта картина попала сюда?

Они замерли:

— А действительно — как?

И тогда вошел дядя Морис. Мы представили его гостям. Мы увидели, что он производит очень хорошее впечатление на гостей.

— Вы хотели сказать нам что-то насчет картины, — напомнил жене доктора Перельмутер.

— Да, — прошептала женушка, — Эфраим, пожалуйста…

Я перевел взгляд на жену-дезертира, посмотрел на замерших Перельмутеров, на ешиботников в тени мельницы, на дядю Мориса, излучающего веселье и довольство.

— Красивая картина, — сказал я, опустив глаза, — пространственная, кисть, преисполненная выразительности… много солнца… масло… кстати, мы получили ее в подарок от дяди!

— Господин собирает картины? — спросила госпожа Перельмутер.

— Не такие, — сказал дядя с извинительной улыбкой, — я лично предпочитаю миниатюры. Но к сожалению, — только не обижайтесь, детки, — говоря откровенно, я-то знал, что нынешняя молодежь, с ее испорченным вкусом, предпочтет такую гигантскую мешанину…

— Не совсем так, — вмешался я в легко текущую беседу, доставая из ящика ножницы, — в определенной степени и небольшие картины имеют некоторую ценность в моих глазах…

И с этими словами я воткнул ножницы в речной пейзаж и вырезал трех коров с некоторым количеством облаков. Потом вырезал кораблик с двумя музыкантами сбоку. Первозданная радость охватила меня как пожар, и весь я преисполнился юношеской энергии. Я с жизнерадостным смехом воткнул ножницы в рыбацкие сети и вырезал рабби. Мельница пошла вместе с одним из юношей-талмудистов… козы — с бар-мицвой… луна — со стиркой…

Когда я закончил свое дело в художественном опьянении, мы были в квартире одни, жена, несколько напуганная, с видимым облегчением раскладывала мои произведения. Она насобирала тридцать две картины за четверть часа. Открываем галерею.

Нет события, более освежающего душу, чем открытие дальних родственников, внезапно обнаружившихся дядей и племянников на полях семейной карты. Напротив, близкие родственники, вписанные в наши повседневные серые будни, неспособны пробудить в нас никакого интереса. Эта стандартная плоть от плоти не требует нашей постоянной личной заботы. Они сами собой появляются у человека в момент его рождения, не оставляя никакой возможности для апелляции. Пишущий эти строки всегда был против автоматизации индустрии родственников. Меня всегда тянуло к полуизвестным родственникам, к потомкам какой-нибудь тети со стороны свекра, к всевозможным полузабытым племянникам, к такого рода замечательным пограничным случаям, в которых есть значительная доза неожиданности.

Подобный случай произошел с отцом моего соседа Феликса Зелига.

Дедушка Зелиг, родившийся в Риге, встретился в туалете аэропорта Бен-Гурион со своим братом, которого не видел пятьдесят три года. Пятьдесят три года, господа! Дедушка Зелиг закричал «Гриша!», и братья бросились друг другу в объятия с рыданиями. Тут пошли незабываемые воспоминания, не прекращавшиеся, пока дедушка Зелиг не вспомнил между объятиями, что он, собственно, единственный сын, и брат в ответ не заметил, что родился в Новой Зеландии и зовут его Гарри Саншайн. Это была волнующая встреча. Ну кто бы мог подумать, что два совершенно чужих человека, которые не видели друг друга пятьдесят три года, вдруг встретятся при столь драматических обстоятельствах? Они не могли разлучиться до поздней ночи — из-за забастовки грузчиков — и предавались воспоминаниям о прошлом, которое по чистой случайности не было у них общим, и о превратностях судьбы… До сих пор они переписываются, называя друг друга домашними именами.

Давайте представим себе на минуту это событие и задумаемся: ведь эта волнующая встреча никогда не могла бы состояться, если бы не страстное желание обеих сторон открыть утраченных родственников. Это первобытное стремление, непреодолимый семейный импульс, гнездится в сердце рожденных женщиной и имеющих уровень доходов ниже среднего, подобно стремлению аистов улетать на юг с приходом зимы, с той лишь разницей, что эскадрильи аистов не тянутся всей душой в Северную Америку. Непреодолимая тяга к родственникам особенно усиливается в послевоенный период, в периоды массовой эмиграции и других катаклизмов, и достигает пика, когда какой-нибудь банк требует гарантов. На этом этапе маленький человек, потрясенный происходящим с ним, озирает пространство в поисках каких-нибудь родственников — кого-нибудь там, на верху общественной лестницы. До сих пор вспоминается нам трогающий сердце случай с новым репатриантом М.Р., что вдали от исторической родины служил специалистом по хоккейным клюшкам, а по прибытии на землю предков решил как можно скорее собрать информацию о своем забытом племяннике со стороны жены. И пошел он, и спросил, и дал объявление, и подкупал слабых на золото служащих, пока не нашел своего возлюбленного родственника, и направил стопы свои к нему в Париж, и упал в объятия барона Ротшильда, и рыдал как дитя, и был изгнан.

Первая доказанная теорема индустрии поиска родственников — у бедных родственников память лучше.

Да не возникнет здесь недопонимания: в отличие от барона, мы лично очень любим дальних родственников всех видов, без различия пола и происхождения. Вот, скажем, на моем пороге появляется окутанный мраком тайны мужчина пенсионного возраста и объявляет:

— Я — Шандор, сын Хельги, которая вышла замуж за его дядю, покойного Амнуэля Шмулевича.

В этот момент глаза мои увлажняются, и сердце колотится как барабан, и мысли обгоняют друг дружку: откуда взялся этот Шандор, и где он был до сих пор, и кто такой Амнуэль Шмулевич, черт бы его побрал?

Разумеется, есть менее проблемные случаи, не требующие верификации, как, например, тетя Илка со стороны кого-то из членов семьи.