Мы с Варварой ходим парой... - читать онлайн книгу. Автор: Галина Исакова cтр.№ 32

И то правда. Все, как обещано: холодная апрельская ночь, ветер, китайский пуховик, штаны, шапочка, собака. Ну какие цветы, ну куда мне с ними? Да еще это тошнотворное гофре?

Но человек старался, надо человека подбодрить. Завязываю милую беседу. Мальчик охотно на беседу откликается, и напряжение первых минут спадает.

Пойдемте, — говорю, — устрою вам блиц-вояж по ближайшим пустырям. По кафешкам каждый дурак ходить может, а я покажу вам лучшие помойки и автостоянки района. И люки открытые, вдруг когда пригодятся.

Наверное, не так он представлял себе избавление от феминизма и излечение от одиночества. Но виду не показал, улыбнулся, не очень искренне демонстрируя энтузиазм, и мы пошли.

В пути он периодически пытался поиграть с Варварой, пинал ей камешки, устраивал «футбол» и «догонялки». Варвара на такое поведение смотрела с интересом, зато я оценила и даже простила гофре. Потому что видела: человек уделяет внимание моей собаке, через которую лежит самый короткий путь к моему сердцу.

Погуляли мы неплохо, расстались, можно сказать, друзьями, хотя и не перешли на «ты». Но договорились встретиться завтра.

Он позвонил в 8 утра. «Вставай, — громко пропел он мне в ухо, — новый день наступил!»

Я посмотрела на трубку: с ума, что ли, мужик сошел? Какой еще новый день в 8 утра? Что вообще за вольности?

Не случилось у нас дружбы. Этот день стал и последним. Много в нем было шоу, а машины не было. И квартиры не было. Зато были жена и дочь. Правда, на грани развода, но такого гофре мне уж точно не хотелось. Я продолжала ему «выкать», а он в сердцах сказал, что я воображала и витаю в облаках. Принца жду.

А я ответила, что вся человеческая мудрость заключается в двух словах: ждать и надеяться.

Как я уезжала из Праги

Прага — город чудесный, особенно, когда из него уезжаешь.

Хозяйка пансиона, бывшая русская подданная Раиса Пална, заверила: такси от крыльца до аэропорта стоит 350—400 крон. Я девушка доверчивая, в последний пражский день потратила все, оставила ровно 400 крон.

Сажусь в такси, отъезжаем. Говорю: «Нам ведь хватит 400 крон?». Небрежно так спрашиваю, разговора ради. Таксист шипит чего-то по-чешски с общим смыслом, что 400 крон нам хватит доехать только до ближайшего светофора. Я делаю глаза: как так?! Да быть не может! Да у меня и нет больше, вот смотрите! И трясу у него перед носом своим потертым кошельком, в котором 4 купюрки ровненькими рядами.

Таксист по тормозам: «Просиме панова, вернемся в пансион, вы у своей комарАдки попросите денег». Объясняю, что идея дрянь. Чех «не разумеет» и бормочет, что «получицца плэхэ, раз у пановы нет крон»… Заплакали блюдца — не лучше ли вернуться. Дискуссия продолжается, стороны увлечены подбором аргументов, время уходит, счетчик щелкает, а мы кружим по трем улицам поселка, несколько раз проезжая мимо пансиона, где в окне маячит изумленное лицо Раисы Палны. Принимаю отчаянное решение: все-таки выехать из понравившегося таксисту района и двинуть в аэропорт, а там снять с карточки деньги, если остались; если не остались, писать записку Раисе Палне, чтоб отдала алчному чеху. Последнюю рубашку чтоб сняла, и отдала. И вот — едем. Налитая тяжелыми думами, не вникала в пейзажи, последнее «прощай» Чехии не прошептала, а сидела, как бабка, страдающая геморроем, и ерзала… Чех, как назло, стоял у всех светофоров, ехал строго по правилам. В общем, вел себя непринужденно, периодически выдавая руладу на чешском языке с нравоучительной, думается мне, моралью.

Прикатились.

Я готова была выскочить из машины метров за 500, схватить чемоданы и переть их волоком, как бурлаки на Волге, лишь бы не слышать, как адская машинка считает мои деньги. Чех же напротив сбавил скорость и мееееееееедленно полз в сторону парковки. В результате всех мытарств, натикало ровнехонько 390 крон. 10 сдачи. Из вредности дождалась, пока чех наколупает эти 10 крон, а потом царственно их же дала ему на чай. С сопроводительным спичем на классическом русском языке. Ах, никогда не забуду эту минуту триумфа! «Милый мой, — сказала я ему, — задумайтесь на минуту: зачем мне ЭТИ ДЕНЬГИ?! Через 5 часов я буду в России! Благодарю вас за роскошную поездку и всего вам самого наилучшего». Подхватив свои бебехи, удалилась, не оглядываясь, но думаю, там, на обочине, чех стоял и плакал.

Потом правда я вспоминала эти 10 крон, ибо бренчащей мелочи хватило только на гаденькую минералку с померанцем, а так, глядишь, купила бы чистой родниковой. Ну да что поделать, люблю размах. Даже если потом приходится спать на сквозняке в проходных комнатах, сиротливо занавешенных потертыми гобеленами.

Так о размахе. Часть вторая.

Пру в самолет три сумки ручной клади. Потому как в багаж не взяли. Одну взяли, а остальные три не взяли. Корячусь в салоне, запихиваю под кресло. Рядом стоит стюард-чех и брезгливо наблюдает. После того, как сумы утрамбованы, а я, распаренная, как пористый нос после бани, плюхаюсь в кресло, — этот милый человек подходит и просит сумки убрать наверх. Мол, вы сидите у аварийного люка, и рядом с креслом могут стоять только ваши ноги, да и то нежелательно.

Дарю стюарду взгляд василиска, вздыхаю, встаю раком и с усилием вытаскиваю сумки из-под кресла. Вы думаете, эта сука в ботах помогла мне запихнуть их наверх? Как же. Стоял, ждал. Проснулся только, когда сумка чуть не шарахнула его по голове. Ладно, запихнули. Села я, попила водички, обмахиваюсь буклетом, смотрю в окно на виды аэропорта.

Подходит опять: вашу маленькую дамскую сумку, ту, что на грудях болтается, тоже надо запихнуть наверх. И тянет ручонку!

Тут у меня от переизбытка впечатлений перемкнуло, и я начала верещать: «НЕ ОТДАМ! Там золото-брильянты! Все, что нажито непосильным трудом! Там у меня еда! Там маменькины иконы! Старинные книги!»

Верещала не так чтоб громко, но противно. Наиболее убедительным мне показался пассаж про золото, и я его повторила. Для закрепления. Чех не мигал. И даже, по-моему, не дышал. Информацию переварил и совершенно на полном серьезе спрашивает: «А как вы прошли таможню, если у вас золото и иконы?» Тут заинтересовались пассажиры ближайших кресел. Маленький театрик нашел своего зрителя.

Подходит стюардесса: «Господа-товарищи, пане и панове, об чем вой?» Чех ей пшикает про иконы и брильянты, и теперь уже стюардесса с вожделением смотрит на мою задрипанную черную сумку с ремешком, скрепленным булавкой. Я блею на англо-русском в том смысле, чтоб не забирали последнее, ибо сумка для женщины — оплот всего сущего. А может, меня тошнит в полете? И тошниться я желаю только в свою сумку? А может, фотографии пятерых малюток, на которых я привыкла смотреть каждые две минуты? А может, корка черного хлеба, которую буду грызть, уезжая из этой жестокой страны?

Подходит третья стюардесса.

Вникает в суть дела и мне жестами объясняет, что сие — аварийный выход, что за стропы моей сумки могут зацепиться эвакуирующиеся пассажиры, подразумевая, видимо, что мне в эвакуации отказано, и буду сидеть, глядя на пролезающих через меня желающих спастись. Вопрос о золоте тактично не поднимается.