Изюм из булки - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Шендерович cтр.№ 41

Минут десять наверху, видать, рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте «краснобая».

Утомленное нервной реакцией прототипов, руководство НТВ напомнило мне, что «Куклы», в общем, передача-то юмористическая, и предложило написать что-нибудь легкое, а именно: после «Пира во время чумы» и «Фауста» стилизовать какую-нибудь детскую сказку.

И чуть ли не само, на свою же голову, предложило «Винни-Пуха».

Через неделю я «Винни-Пуха» принес. Руководство обрадовалось мне, как родному, угостило чаем с печеньем — и минут пятнадцать мы беседовали на общегуманитарные темы. Руководство легко цитировало Розанова, Достоевского и Ницше, время от времени переходя на английский. Я разомлел от интеллигентного общества.

Наконец руководство взяло сценарий и начало его читать. Прочитав же первую строчку, вдруг тоскливо и протяжно закричало, причем вовсе не по-английски:

— Блядь, бля-ядь!..

В комнату заглянула встревоженная секретарша. Я тоже забеспокоился и спросил, в чем дело. Оказалось, дело как раз в первой строчке — известной всей стране строчке из одноименного мультфильма: «В голове моей опилки — не беда!»

И конечно, в «Куклах» ее должен был петь Самый-Самый Главный Персонаж — но скажите: разве можно было, фантазируя на темы «Винни-Пуха», обойтись без опилок в голове?

Я доел печенье и ретировался, проклиная Алана Милна, Бориса Заходера и всех, всех, всех…

Программа-антиутопия, снятая зимой 1996-го, называлась «Воспоминание о будущем». Действие ее происходило в России, в двухтысячном году, через четыре года после победы Зюганова: Прибалтика, разумеется, снова оккупирована, в продуктовом магазине — шаром покати, изо всех репродукторов — один и тот же Кобзон с песней «И Ленин такой молодой»… А резиновый Егор с резиновым Григорием трудятся на лесоповале (объединились наконец) и вспоминают коллег-демократов.

И была в их диалоге такая опасная шутка, что, мол, Боровой с Новодворской бежали, переодевшись в женское платье…

Через неделю у меня в квартире раздался звонок.

— Господин Шендерович? — осведомился неподражаемый голос. — Это Новодворская.

Я похолодел, потому что сразу понял, о чем пойдет речь.

— Виктор, — торжественно произнесла Валерия Ильинична. — В своей программе вы нанесли мне страшное оскорбление…

Возразить было нечего — «Куклы» делались, что называется, «с колес», и зачастую я успевал написать программу, но не успевал ее прочитать… Я начал извиняться; наизвинявшись, сказал, что готов немедленно сделать это публично, письменно, там, где скажет Валерия Ильинична…

Терпеливо выслушав весь этот щенячий лепет, Новодворская докончила свою мысль.

— Виктор, — сказала она, — неужели вы не знаете, что в уставе нашей партии записан категорический отказ от эмиграции?

В самый разгар уголовного дела против «Кукол» один отважный тележурналист прорвался к телу гаранта и спросил, что он про эту программу думает.

Борис Николаевич, тяжело помолчав, ответил: «Я этой программы не видал». После чего посмотрел на журналиста в точности по Ильфу: как русский царь на еврея, — что, впрочем, имело под собой некоторые основания с обеих сторон…

Программы он действительно не видел — челядь показывала Борису Николаевичу только самые выразительные отрывки, из которых гарант мог сделать вывод, что авторы «Кукол» охотятся персонально за ним…

Посреди того уголовного преследования приятель-журналист передал мне приватную информацию из американского посольства: мне давали понять; что я могу рассчитывать на статус беженца.

Белоглавый орлан был готов принять меня под сень своих безразмерных крыльев, — и я страшно этому обстоятельству обрадовался: дело в том, что как раз в те дни я пытался получить гостевую визу в США, но никак не мог доказать тамошним человекам в окошке, что не имею планов остаться в Америке нелегально.

Наличие в России родителей, жены и ребенка за доказательство в тех окошках не считалось. А тут такая удача!

Я радостной трусцой побежал к знакомому окошку и отстоял очередную очередь. На ПМЖ — это в ту дверь, показали мне. Но я не хочу на ПМЖ, я хочу гостевую визу! Вы не смогли доказать, что не собираетесь остаться в Америке нелегально, ответили мне. Да, но если я хотел бы остаться, я бы мог сделать это легально! Пожалуйста, ответили мне, — это в ту дверь…

Мы прошли еще пару кругов этого диалога, и я спекся и в умопомраченном состоянии покинул неприступное посольство США.

В декабре 95-го, подстерегши на одной неосторожно посещенной тусовке, меня начал кадрить генерал Коржаков. Генерал хотел, чтобы я перестал безобразничать в программе «Куклы», осознал ошибки и вошел в кремлевскую команду. Я сорок минут, как мог, выскальзывал из этих бывалых рук.

При расставании Коржаков сказал нечто туманное.

— Нам ведь всем жить в одной стране, — напомнил он.

— Я надеюсь, — столь же туманно ответил я.

На мои наглые слова стоявший неподалеку Пал Палыч Бородин среагировал с поразительной искренностью.

— Но нам-то отсюда уезжать некуда! — сказал он. Помолчал и добавил:

— А здесь у нас все есть.

А за полчаса до этого чистосердечного признания — как раз в ту пору, когда генерал Коржаков кругами выгуливал меня по ресторанному залу «Рэдиссон-Славянской», — Бородин вышел из соседнего зала — уже хорошо взявший на грудь, но от этого ставший еще раскованнее. А жена моя в эту пору, ни жива ни мертва, следила за моими променадами с пьяноватым Коржаковым.

Бородин увидел одиноко сидящую за столиком молодую интересную женщину — и задал ей вопрос, выдавший в нем главного завхоза страны. Он спросил:

— Чья?

Сидевшие вокруг светские дамы немедленно ввели его в курс дела. Узнав, чья , Пал Палыч с симпатией и как минимум отцовским чувством сказал: '

— Уходи от него — и возвращайся к жизни!

За ельцинским инфарктом страна наблюдала честными глазами президентской пресс-службы: у президента ОРЗ, он четвертую неделю в реанимации, и ему с каждым днем все лучше. А рукопожатие, как у Терминатора, и крепчает не по дням, а по часам.

И вот — ближние подступы к Центральной клинической больнице, зимняя ночь, холодрыга с пронзительным ветром в придачу. К Наине Иосифовне, выходящей из больничных дверей, бросается стайка журналистов: