— Прогонять тебя буду. Давай назад пальто и иди в дом, грейся. Уши-нос тоже жалеть надо. Иди-иди.
Потревоженный пес с неудовольствием освободил ноги девушки, лизнул забинтованную.
— То-то. А мы с Шайтаном караулить будем.
Распахнул дверь в прихожую, подшутил напоследок.
— Отморозишь нос — двойная беда! Глупая девушка, ладно… Но страшная то зачем?
Арина вернулась: пропахшая снегом, холодом, замерзшая, но успокоенная. Присела на диванчик возле которого стояла коробка с кошачьим семейством. На втором этаже громыхала музыка. Кошка, чрезвычайно занятая своим потомством, не обращала на девушку никакого внимания.
— Ну нет, так нет.
Ни капли не огорченная наплевательским отношением хвостатой Изауры, твердо решившая держать себя в руках и не сердиться по пустякам, Арина отправилась на кухню. Расставила разбежавшиеся вокруг стола стулья, облачила кресло в плед, собрала грязные тарелки-ложки-вилки, сложила их в мойку, отыскала губку и моющее средство, в буквальном смысле — засучила рукава. Открыла кран и занялась привычной «высокоинтеллектуальной» деятельностью. Шум бегущей воды мешал ей сосредоточиться на жалости к себе, уносил прочь, в канализацию жир, грязь, неприятные мысли.
— Туда всему этому и дорога.
Федор подкрался неожиданно, удивительно, как такое массивное тело могло двигаться совершенно бесшумно. Арина ощутила его присутствие, спину окатило волной тепла и дрожи.
— Боже.
Отшатнулась вполне уверенная, что все почудилось и ударилась о твердую грудь. Две огромные руки, нет, две алчные лапы!!! — сомкнулись на талии.
— С какой стати принцесса притворяется посудомойкой?
— С какой стати посудомойку принимают за коронованную особу?
Арина поерзала, высвобождаясь, и Федор почти отпустил ее, продолжая двумя пальцами слегка придерживать за брючный ремень. Она старалась не касаться его тела (напрасный труд), чувствуя, что краснеет.
— Вы вроде бы ушли отдыхать.
— Мне стало холодно и одиноко, я поворочался пару минут и решил пойти прогуляться.
— Очень подходящее место для вечернего моциона.
— Да нет, не слишком, а вот компания замечательная. Мне уже полегчало. Правда-правда.
Уткнулся лицом в апельсиновую макушку.
— Какой вкусный запах. Так бы и съел. Всю. Целиком. Почему девушка дрожит? Ей тоже приятно. А если я сделаю так?
Притянул Арину к себе, одна рука кольцом сомкнулась на талии, другая легла на грудь, губы прокладывали огненную дорожку вдоль напряженной шеи.
— Я закричу.
— Неверный ход.
Продолжая ласкать, оторвал Арину от пола.
— Какая легкая!
И понес. Она затрепыхалась в его объятиях.
— Нет, не надо, нет, ради Бога. Федор!!!
Один тапочек слетел в холле, другой, судя по всему, потерялся еще на кухне. Арина размахивала руками и выгибалась. Разбойничьи властные губы коснулись ушка.
— Арина, милая, я бы с удовольствием уволок вас прямо в спальню. С громадным удовольствием, ей-богу. Но не против вашего желания. Угомонитесь, малышка, тем более не стоит плакать, я не насильник. Просто собрался показать вам кое-что особенное. Все, не целую, не трогаю, все, несу себе и несу, а для успокоения воображаю, что вы ковер.
Арина, перенервничав, не могла успокоиться, ее колотило от испуга. Федор опустился с размаха на услужливо подвернувшийся диванчик. Тот жалобно запищал под тяжестью.
— Блин, буржуйская мебель. Ни сесть порядочному мужику спокойно, ни встать.
— Нас двое.
— Номинально. Вы не считаетесь.
— Совсем?
— Абсолютно. Так, шутки в сторону. Рина, какого черта? Зачем рыдать? Что такое ужасное произошло? Я требую объяснений.
— По какому праву?
— Ну, ради бога. Поговорим как взрослые люди. Я тороплю события? Вы воспринимаете это как неуважение? Я насквозь мокрый от ваших слез, провалиться мне на этом месте. Лорелея, я успел забыть, что за порядочными девушками полагается ухаживать. Простите старого грубияна. Постараюсь не набрасываться. Успокаиваемся, не трясемся словно в лихорадке, вытираем глазки.
Она продолжала всхлипывать, но уже не так усердно. Его руки совсем иначе, не жадно, не страстно, не пугающе легли на хрупкие плечи.
— Сладкая моя. Я совсем обезумел, не сердитесь, уже много лет я так не заводился с пол оборота, вы же не делали ничего, чтобы меня взбудоражить! Ничего! Просто стоит сказать что угодно, или посмотреть. И готово. У меня в глазах темнеет, Лорелея, так я вас хочу. Нет, не надо отворачивать личико, это совсем не стыдно — быть желанной, наоборот. Как мне выразить чувства? Вот когда даже циник жалеет, что не родился поэтом. Рина, котенок с апельсиновой шерсткой и злыми зелеными глазищами, Рина, я зачерствел в последнее время, до меня никто не мог достучаться. И вдруг — Ваш голосок. Ваш. Мы все еще на «вы». Не верю я в романтику, Рина, не верю. И в любовь, способную разрушить стены тоже. Сухие факты таковы: я уезжаю завтра. Нет, уже сегодня. Далеко и надолго. По делам. Я деловой человек, серьезный, немолодой, не умею ухаживать, петь серенады и скакать счастливым козленком.
— А сколько вам лет, Федор?
— Отгадайте.
Она смотрела в его лицо снизу вверх: лучики, разбегающихся от углов глаз морщин, но так у всех кто много смеется, одна глубокая вертикальной бороздкой на переносице — ерунда.
— Тридцать два…тридцать пять
Уверенно сказала она.
— Сорок один.
— …
— Немало, верно? Не стану говорить вам, что жизнь серьезная штука, что я многое повидал. Вешать спагетти на ваши розовые ушки. Мне уютно, тепло, светло рядом с вами. Один минус — приходится сдерживаться, чтобы вас не пугать. Ведь вы напугались, крошка. Почему?
— Так.
— Значит, кто-то был с вами груб. Много идиотов на свете. Нужно просто перевернуть испорченную страницу и рисовать дальше.
— Рисовать?
— У вас такие пальчики, Рина! Тонкие, длинные, заостренные… Знающему человеку есть от чего сомлеть. Королевские ручки, Рина. Они огрубели от бесконечных стирок, за ними плохо ухаживают, небрежно. В лучшем случае мажут кремом раз в два дня. Верно?
— Еще реже.
— И?
— Федор.
Она коснулась губами его шеи. Вокруг белесого старого шрама кожа покрылась мурашками.
— Отпустите меня, пора спать.
Он точно очнулся, встряхнул головой и хмыкнул.
— Наваждение какое-то. Могут два чужих человека быть настроены на одну волну? Мне ведь даже не надо было вас видеть, чтобы понять…ОНА! ТА САМАЯ.