— Видишь? — хмыкнул Гаспод. — Понимает меня.
— Он тебя любит, — сказал Виктор.
— Ха! — последовал презрительный ответ. — Чего достигнут собаки, если будут ходить на задних ножках вокруг хозяев и почитать их только за то, что те их кормят?… И что мне прикажешь с этим делать?
Лэдди принес в зубах палку и теперь выжидающе смотрел на Гаспода.
— Он хочет, чтобы ты бросил ему палку, — сказал Виктор.
— И что будет?
— Он принесет ее обратно.
— Одного я не пойму, — проговорил Гаспод, когда Виктор, подобрав палку, запустил ее подальше. Лэдди «полетел» следом за ней. — Не пойму, как так получилось, что мы произошли от волков. Возьмем среднего нормального волка. Это ведь продувная бестия, понимаешь, о чем я? Полон хитрости и коварства. Рыщет себе по вечной мерзлоте, ищет, кого бы пожрать следующим, и находит. Вот что такое волк.
Гаспод с тоской поглядел на гряду синеющих вдали гор.
— А всего каких-нибудь десять-двенадцать поколений спустя мы получаем этакого ласкового Шарика — с влажным носом, блестящими глазками, лоснящейся шкуркой и мозгами, как у оглушенной трески.
— А ты, значит, не такой? — поинтересовался Виктор.
Лэдди, обвеваемый песчаным смерчем, подлетел к нему и положил к его ногам мокрую палку. Виктор взял ее в руки и повторил бросок. Лэдди умчался прочь, захлебываясь ликующим тявканьем.
— Да нет, в принципе, — ответил Гаспод, прохаживаясь взад-вперед криволапой походкой. — Но я слежу за собой. В этом мире живут по закону «либо ты, либо тебя». Думаешь, какой-нибудь Шарик протянет в Анк-Морпорке дольше пяти минут? Да он там даже гавкнуть не успеет, как из него уже три пары меховых рукавиц сделают и что-нибудь жарено-хрустящее № 27, подаваемое в ближайшей клатчской забегаловке.
Виктор швырнул палку в третий раз.
— Слушай, — сказал он, — а кто этот Гаспод, в честь которого тебя назвали?
— Ты что же, никогда не слышал о нем?
— Нет.
— Ну ты даешь…
— По крайней мере, это пес?
— А кто же еще? Ладно, тогда расскажу. Случилось это много лет назад. В Анке некогда жил один мужик, и вот в один прекрасный день он протянул ноги. А принадлежал он к какой-то секте, в которой было принято человека после смерти в землю закапывать. Положили его, значит, в могилу, а у парня этого пес был…
— По кличке Гаспод?
— Ага. И пес этот был ему как бы вместо товарища. В общем, после того как хозяина похоронили, пес этот на могиле остался — лежал там и выл несколько недель. Рычал на всякого, кто близко подойдет. Там же и издох.
Виктор, поднявший принесенную Лэдди палку, покачал головой.
— Грустная история, — сказал он и швырнул палку.
Лэдди вслед за палкой улетел в мелкий кустарник, начинавшийся у склона холма.
— Очень грустная. Эта притча якобы рассказывает о глубокой, непреходящей преданности собаки своему хозяину, — презрительно ответил Гаспод, как будто выплевывая слова.
— Но ты, конечно, в эту притчу не веришь?
— Как тебе сказать… В одно я верю. В то, что, если собаке хвост надгробной плитой прищемить, она никуда не уйдет с могилы. Будет там сидеть и выть до самой своей кончины.
Из кустов донесся бешеный лай.
— Ничего страшного, — сказал Гаспод. — Наверное, камень какой нашел, вот и лает.
На самом же деле Лэдди нашел Джинджер.
Библиотекарь целеустремленно продвигался по темным анфиладам библиотеки Незримого Университета. Спустившись по ступенькам, он наконец вошел в спецхранилище.
Почти все книги в университетской библиотеке, будучи по определению связаны с магией, заслуженно считались весьма опасными. Некоторые из этих книг были прикованы к стеллажам цепями, чтобы не убегали с полок.
Что же до нижних уровней библиотеки…
…Там хранились самые опасные особи. Книги-бунтари, то есть те, чье поведение и самое содержание способно было взбунтовать всю полку, а то и целый зал. Книги-каннибалы, которые, оставшись на ночь с беззащитными собратьями, наутро выглядели значительно толще и наглее, тогда как пара других книг бесследно исчезала. Книги, один взгляд в которые способен был превратить ваш незащищенный мозг в плесневелый сыр. И наконец, там размещались книги, которые не просто были связаны с магией, но воплощали эту самую магию своими страницами.
Вокруг магии традиционно ходит множество невероятных домыслов. Люди рассказывают о волшебных гармониках, космическом равновесии, единорогах. Но к подлинной магии вся эта болтовня имеет такое же отношение, каковое имеет тряпичная кукла к театру Шекспира.
Ибо подлинная магия — это рука с ленточной пилой, это искра в бочонке с порохом; искривление пространства, забрасывающее вас прямиком в сердце звезды; пылающий меч, разрубающий вас до… в общем, совсем разрубающий. Чем ввязываться в игры с магией, уж лучше попробуйте жонглировать факелами в котле с дегтем или попытайтесь остановить своим телом тысячу слонов.
По крайней мере, так обычно говорят волшебники. Не удивительно, что они дерут такие дикие деньги, когда вдруг человеку понадобится магическая помощь.
Но здесь, в туннелях подземелья, уже не спрячешься за амулеты, остроконечные шляпы и расшитые звездами мантии. Тут разговор был короток: либо ты, либо тебя. Если тебя, то ты попал.
Библиотекарь упорно двигался к своей цели, не обращая внимания на звуки, что доносились сквозь забранные огромными засовами двери. Пару раз двери содрогались от ударов изнутри чего-то весьма увесистого.
И шум, непрестанное шуршание…
Орангутан остановился перед дверью, сделанной не из дерева, но из камня и со смещенным центром тяжести, — легко открываясь снаружи, изнутри она держала самый немилосердный натиск.
Перед дверью орангутан немного помедлил, после чего сунул лапу в небольшую нишу и извлек оттуда железную маску и очки с дымчатыми стеклами. Следующей мерой защиты стали массивные кожаные перчатки, оснащенные железными ловушками. Здесь же был наготове факел из промасленного тряпья. Библиотекарь запалил его от язычка пламени одного из установленных в туннеле светильников.
Ключ лежал у задней стенки ниши.
Библиотекарь глубоко вздохнул и нащупал ключ.
Каждая из магических книг обладает своим неповторимым характером. Октаво — чопорный и повелительный, «Гримуар Крутой Потехи» славится убийственными шуточками, а «Прелести Тантрического Секса» надлежит хранить в ванне, наполненной ледяной водой. Библиотекарь, зная об этих особенностях, всегда учитывал их в своей работе.
Но особенность этой книги была совершенно иного рода. Как правило, до людей доходит лишь подержанная, прошедшая через десятки рук копия, относящаяся к реальности в той же мере, в какой картина, изображающая взрыв, относится… скажем, к самому взрыву. То была книга, пропитавшаяся насквозь черным, как беспримесный графит, злом, составлявшим суть ее содержания.