Последний штрих - читать онлайн книгу. Автор: Диана Кизис cтр.№ 13

– Очень интересный рисунок, – например, говорила она, отступив назад, так что слышно было, как бряцают ее бусы, и разглядывая мое последнее полотно, на котором маслом был изображен мертвый попугай нашей соседки. – Ты подняла очень серьезную тему. Удобства становятся главными жизненными ценностями. Только подумай, Джесси: мать-земля недовольна тем, как мы живем, и начинает выказывать свое осуждение. Это ты хотела передать в своей картине, не так ли?

– Типа того, – бормотала я.

– Возможно, стоит добавить сюда образ целительной энергии, – предлагала миссис Колдеруэлл. – Продумай еще раз цвета, освещение. Найди баланс. Поняла?..

Как ни странно, иногда я и вправду понимала, что она имеет в виду.

Я с нетерпением ждала второго учебного полугодия, чтобы попасть в художественный класс Марины Флук. Я была наслышана о ее гениальности – одна из ее картин в 1992 году даже попала на биеннале Уитни, а другие ее работы украшали галереи таких городов, как Финикс, Портленд и Денвер. Это произвело на меня огромное впечатление.

На первое занятие студентам было велено принести портфолио. Помню, Флук очень заинтересовалась студентом по имени Роджер Копловиц, который додумался изобразить на пластиковых продуктовых пакетах план фашистского концентрационного лагеря. Профессор Флук обходила класс, шлепая сандалиями по заляпанному краской бетонному полу, и оттягивала высокий воротник своего черного свитера, который сливался с ее волосами цвета воронова крыла: сразу не поймешь, где кончается ее шевелюра, а где начинается свитер. Я думала, что ей понравится моя работа, понравилась же ей задумка Роджера, в которой явно прослеживались элементы массовой культуры!

Добравшись до моего портфолио, Флук перелистала пару страниц, затем нарочито мягко положила мне руку на плечо и сказала:

– Некоторые из нас уже вплотную подошли к пониманию истинного искусства, другим же еще предстоит долгий путь. Но не волнуйся. – Она похлопала меня по плечу. – Я сделаю из тебя настоящего художника.

Я советовалась с Флук по поводу каждой новой картины в надежде, что обрету уверенность и дерзость, столь необходимые истинному мастеру. Но чем больше я спрашивала, тем больше вопросов у меня возникало. Чем сильнее старалась я ей угодить, тем большее раздражение вызывали у нее мои работы.

– Нет! – вскричала она как-то раз, когда я старательно вырисовывала гениталии на обнаженной мужской фигуре. – Если ты не чувствуешь страсти к тому, что рисуешь, – класс, внимание сюда! – если ты не испытываешь страсти к пенису, то не рисуй его. Просто, – она выхватила у меня карандаш и замазала яичко, которое я тщательно штриховала целых полчаса, – затемни его, и все дела!

– Эта твоя Флук – бездарность и стерва, каких мало, – высказалась Брин, когда мы вечером встретились в студенческом кафе «Синк». – Не верь ей, Джесси. Кто-кто, а уж ты-то питаешь чрезвычайную страсть к пенису.

Сесил кивнула, сверкнула зелеными глазами и протянула мне кусок пиццы.

– Не слушай ее, Джесс. Она сама не знает, что мелет. Брин предложила узнать у администратора, можно ли

бросить этот курс и взять его в следующем семестре, когда живопись будет вести другой преподаватель.

– Ты что, предлагаешь ей сдаться? – возмутилась Сесил и уронила свой кусок пиццы на тарелку, заставив обернуться пару воздыхателей за соседним столиком. – Ни в коем случае! Послушай меня, Джесси: не вздумай доставить этой ведьме такое удовольствие. Лучше уж получить за рисунок двойку.

Я пребывала в нерешительности.

– Я хочу разобраться в себе, – сказала я. – Не знаю, что и делать. Скоро я возненавижу живопись столь же люто, как ненавидела раньше все остальные предметы. Что же делать? Как прикажете взглянуть на пенис другими глазами?

Брин с Сесил переглянулись и разом выпалили:

– Займись полевыми исследованиями! – И дружно расхохотались.

Я запустила в них сосиской по-итальянски, но они вовремя пригнулись.

За итоговую работу надо было получить не менее восьмидесяти баллов по стобалльной шкале, потому что, как любила повторять Флук, «в искусстве нет места посредственности». Денно и нощно я шевелила извилинами, пытаясь что-то придумать. Нужно, чтобы мой проект нес глубокий смысл, заключал в себе некое послание... Я мечтала: вот я получаю высший балл. И представляла, что будет, если я получу неуд. Если мне влепят неуд, я брошу рисовать, потому что художник должен иметь собственное видение мира и совершенствоваться, невзирая на критику... То есть благодаря критике. Так по крайней мере утверждали начинающие живописцы из нашей группы, когда мы жевали на «пятачке» бутерброды и беседовали на тему искусства.

За четыре недели до сдачи итоговой работы у меня родилась идея. На этот раз я не стала советоваться с Флук. Я создам кукольный домик – самый что ни на есть настоящий кукольный домик, – моделью для которого послужит сгоревший незадолго до этого дом в Боулдере. В огне погибла семья. Меня очень взволновали газетные статьи, возможно, потому что в доме заживо сгорели мать, отец, сын, немного похожий на Генри, и дочь, которая, как мне казалось, слегка смахивала на меня. Я решила досконально воссоздать их жилище: книги, мебель, игрушки, – все, как было до пожара. Выклянчив у родителей деньги, я зачастила в магазин игрушек, расположенный в южной части города. Миниатюрные предметы интерьера стоили недешево, но мне хотелось воссоздать обстановку в мельчайших подробностях, так, чтобы защемило сердце. Обставляя комнаты в картонном домике, я учитывала планировку и ракурс, а в конце немного передвинула вещи, чтобы создать впечатление беспорядка, тошнотворное предчувствие грядущей беды.

Сесил часто приходила смотреть, как я работаю над проектом. Она обсуждала со мной мой замысел, иногда приносила бутерброд или бутылку кока-колы. Когда модель дома была готова, я начала писать с нее картины, по одной комнате в день. Я дотошно воспроизводила каждую мелочь. Мне было интересно, выйдет ли что-нибудь из моей затеи. Удивительно, но отстраненность, порожденная игрушечным масштабом, замечательно ложилась на полотно. Картины получились тревожными. Я бы даже сказала, жутковатыми. Особенно меня радовало то, что при внимательном рассмотрении – конечно, если зритель что-то смыслит в искусстве – было заметно, что картины списаны не с настоящих комнат, а с игрушечных. Я считала это своим большим достижением. В качестве последнего штриха я сожгла кукольный домик: теперь он существовал лишь на моих полотнах. Я дала своим картинам захватывающее, как мне тогда казалось, название: «Социологическое исследование № 4, в память о членах семьи Калипсо, которых тоже было четверо».

Картины даже не успели просохнуть, когда я притащила их в класс.

Флук постояла немного перед первым холстом. Перешла к следующему. Затем к третьему. К четвертому. Потом начала изучать мои методические материалы: вырезки из газет, процесс сооружения кукольного домика и его ритуальное сожжение. Она оттягивала высокий ворот свитера и жевала кисточку. Я замерла в предвкушении: сейчас она поздравит меня с тем, что я наконец-то сумела увидеть по-новому события своего детства.