Правая нога Лариса скользнула на тормоз и, не нажав его, замерла. Потом переместилась обратно на газ. Нет! Пути обратно уже нет. Пусть все будет, как будет. Она завернула налево, затем направо и затормозила у дверей театра.
На ступеньках стоял Артем и глядел на подъезжающую «ауди».
Ларисе вдруг показалось, что она не видела его целую вечность, хотя не далее чем позавчера они почти полдня провели на сцене вместе. Просто весь последний месяц Лариса почти не замечала окружающее, а сейчас внезапно опомнилась, с удивлением вглядываясь в знакомые, но немного забытые лица.
Артем подождал, пока она закроет машину и подойдет поближе.
– Привет.
Привет, – это было первое слово, которое Лариса произнесла вслух с того самого момента, как вчера схватила телефонную трубку. Голос оказался севшим и надтреснутым. Артем слегка нахмурился, но ничего не сказал. Вместе они вошли в фойе, молча поднялись на второй этаж.
Перед входом в зал страх надвинулся на Ларису с новой, удвоенной силой. Стоящий рядом Артем показался ей вдруг единственным спасением. Ларисе отчаянно захотелось, чтобы он заговорил с ней, спросил, что с ее голосом, или хотя бы поинтересовался, все ли у нее в порядке. Раньше он делал это довольно часто.
Теперь Артем молчал и уже собирался толкнуть вперед тяжелую дверь. Сейчас они войдут в зал, разойдутся по своим местам за кулисами. И Лариса останется наедине с преследующим ее кошмаром.
Она безнадежно опустила голову.
Артем вдруг остановился на пороге зала, потянул назад полуоткрытую дверь.
– Лара.
Лариса вздрогнула. В обычно спокойных, серых глазах Артема на мгновение вспыхнула тревога, будто он услышал Ларисин безмолвный, отчаянный крик о помощи.
– Лара… ты… – он замялся, точно ожидая, что она заговорит первой, скажет ему все то, что он прочел в ее взгляде.
Но на Ларису точно столбняк нашел. Не находилось слов, не было сил начать, вымолвить хотя бы звук. Если бы он спросил! Почему он замолчал, почему!
– Ты… – голос Артема неуловимо изменился, точно он принял нужное решение. – Ты будешь петь каденцию в нашем дуэте? Я имею в виду вторую картину.
Лариса почувствовала, как тает ее последняя надежда. Надежда на понимание и спасение. Что ж. Так даже лучше. Она бросилась в свою страсть, как в омут, с головой, ни с кем не посоветовавшись, никого не спросив. И отвечать за все будет одна.
– Буду, – твердо проговорила она, слыша вновь обретенные чистоту и звучность голоса.
Эту каденцию, небольшой, колоратурный вокализ в окончании дуэта, Лариса придумала сама, еще в самом начале репетиций Верди, и рискнула показать свое сочинение Лепехову. Тот остался очень доволен и убедил ее исполнить на премьере дуэт в своей редакции. Сначала Лариса смущалась, но потом освоилась и стала петь каденцию на каждой репетиции. В последнюю неделю у Ларисы в вокализе что-то разладилось, перестали браться верхние ноты, и она стала подумывать, чтобы пропеть дуэт с Артемом в том виде, какой он имел изначально. Однако окончательного решения Лариса так и не приняла. До этой самой минуты.
– Точно буду, – повторила она и, не дожидаясь, пока Артем откроет перед ней дверь, толкнула ее сама и вошла в зал.
Ничего не случилось. Не сверкнула молния, не грянул гром, она не упала замертво. Глеб стоял прямо перед ней у самой сцены и улыбался, приветливо и лучезарно. Улыбался ей. И смотрел прямо на нее, не сводя ласковых, темных глаз.
Ошибка? Выдумка? Бред? Но тогда кто? Кто?!
Лариса не спеша подошла, положила руку на обитый бархатом бортик сцены.
– Отлично выглядишь! – Глеб едва заметно скользнул взглядом вокруг и снова перевел его на Ларису. – На все сто! Тебе идет красный цвет.
Я его терпеть не могу, – холодно проговорила Лариса, стараясь неуловимо проследить за тем, кого пытался поймать глазами Глеб в набитом артистами и музыкантами зале. Но сделать это было невозможно. Кругом сновал народ, каждый был занят своим делом, никто не обращал на них ни малейшего внимания.
– Послушай, – Глеб понизил голос, – мне очень стыдно за вчерашнее. Ей-богу, это правда!
«За какое вчерашнее?» – едва не вырвалось у Ларисы, но она продолжала молчать, спокойно и выжидающе глядя на Глеба.
– Я знаю, я вел себя, как последняя свинья, – он обнял ее за плечи. Сначала осторожно, потом, не встретив сопротивления, уверенней. – Пожалуйста, прости. Давай все забудем. Просто ты явилась без предупреждения, наговорила всяких сверхъестественных вещей… Ну сама подумай, похож я на убийцу ребенка? – Он жизнерадостно улыбнулся. У Ларисы по спине прошел холодок.
Оборотень. Как тот юноша из старинной легенды, который днем бывал милым и обаятельным, а по ночам превращался в огромного белого волка и подстерегал на дороге все новые жертвы. Чего он хочет от нее? Молчания? Но ведь она ясно дала понять ему, что не собирается заявлять в милицию о том, что знает. Или он все-таки не понял? Не поверил? Решил подстраховаться на всякий случай.
– Так ты меня прощаешь? – прошептал Глеб ей в самое ухо. – А, Ларискин?
– Да, – едва разлепив пересохшие губы, выдавила Лариса.
– Это хорошо, – обрадовался он и снова поспешно скользнул взглядом по залу. Видимо, на этот раз он заметил кого-то, потому что поспешно отодвинулся от Ларисы на некоторое расстояние. – Ладно. Сейчас пора готовиться к прогону, а после поговорим. Я сегодня вечером намерен тебя навестить. Не против?
Увидим, – сухо пообещала Лариса. Ей внезапно показалось, что кто-то пристально смотрит прямо на нее. Ощущение было не новым. После встречи с Бугрименко оно возникало уже бог знает в какой раз.
Она быстро обернулась. Никого. Чуть поодаль от сцены Мила о чем-то оживленно спорила с Саприненко. У левой кулисы тихонько беседовали Артем и Женька Богданов. Прямо из центра зала на Ларису задумчиво глядел Лепехов, теребя короткие, жесткие усы.
– Давайте начинать, – крикнул он, встретившись с Ларисой глазами.
Труппа послушно поползла за кулисы. Осветители включили прожекторы. Музыканты в оркестровой яме затянули нестройное и заунывное «ля».
Лариса спохватилась, что, придя почти позже всех, не успела переодеться, но, вспомнив, что Лепехов в последнее время больше не настаивает на каждодневной репетиции в костюмах, махнула рукой. Завтра еще прогон, уже настоящий, генеральный. Завтра она и отрепетирует при полном параде. А сегодня – не это главное.
Ей казалось, что она стала машиной. Послушной, умной машиной, идеально верно и правильно отрабатывающей нужные движения, знающей, где ей вступить, какой сделать жест, как взять дыхание.
Она касалась Глеба своим телом, изображала трепет в его объятиях, подставляла губы для поцелуев и… ничего не чувствовала. Это напоминало наркоз, при котором оперируемая часть плоти не чувствует боли, а лишь противно немеет. Лариса дала себе установку победить владевший ею страх перед Глебом, и страх умер под натиском воли. Но вместе с ним умерло еще что-то, ценное и жизненно важное, обратив Ларису из человека в робота.