Бал gogo - читать онлайн книгу. Автор: Женевьева Дорманн cтр.№ 68

Я весь день плакала. Вчера, 23 октября 1888 года, Поль уехал от нас. Он сел на «Пейхо». У меня не хватило сил проводить его. Я не хотела видеть, как корабль удаляется. В этот момент он, должно быть, где-то возле Реюньона. Он прожил на Маврикии всего 34 месяца, и теперь я умираю от тоски.

За два дня до его отъезда мы почти всю ночь провели вместе. Он сказал, что однажды он надеется вернуться и что, если это будет возможно, он всегда будет вспоминать меня. И еще сказал: «Ах, Флориза, что меня больше всего печалит, так это мысль, что однажды вы выйдете замуж и станете толстой дамой, окруженной детьми!» Я поклялась ему, что не выйду замуж. Ни за кого другого, кроме него. И что я никогда не стану толстой дамой.

Вчера вечером я все рассказала Валентине, она была так внимательна ко мне. Моя дорогая сестричка, моя самая близкая подруга. С кем бы, кроме нее, я могла поговорить О НЕМ?

12 ноября

Я больше не хочу ни есть, ни пить, я не хочу гулять, играть на пианино, не хочу танцевать и даже смотреть на море, похожее на китайскую тарелку. И ходить на мессу я тоже больше не хочу. Святая Дева предала меня. Все места, где мы ходили с Полем, теперь отравлены для меня. Слезы все время наворачиваются мне на глаза. Даже собаку, которую он гладил, я не могу видеть.

17 декабря 1888 года

Жизнь моя становится все тяжелее и тяжелее. Каждое утро, когда я просыпаюсь, меня тошнит. Валентина очень добра. Она делает все, что может, пытаясь вытащить меня из этого оцепенения. Она говорит, что Поль не стоит таких страданий. От брата Матильды она узнала, что Поль во время пребывания на Маврикии распутничал с актрисами из театра в Порт-Луи.

20 декабря

Мама вызывала врача. То, что происходит со мной, просто ужасно! Я не могу поверить этому! Дом превратился в ад. Мама плачет и ругает меня: «Как ты могла такое допустить?» Она говорит, что папе пока не надо об этом знать. Она ищет выход.

И потом, на последней странице:

22 января 1889 года

Мама все устроила. Вчера я стала женой Жан-Франсуа Отрива. Ему тридцать лет, а мне двадцать с половиной. Он не выглядит злым. Жить мы будем в Сен-Обене на земле, которую подарил нам мой отец. Я нарушила клятву, данную Полю, — никогда не выходить замуж ни за кого, кроме него. Но любой ценой надо было предотвратить скандал. С тех пор как он уехал, он не писал мне. Я думаю, что больше никогда не увижу его.

Вот так в июне 1889 года родился маленький Поль Отрив, конечно же, недоношенным, но, конечно же, вполне жизнеспособным, он будет старшим братом мадам де Карноэ. Жанна де Керанси, прабабушка Бени, родила потом еще четырех дочерей и, рожая последнюю, умерла от эклампсии в тридцать два года.

Между тем второе обещание, данное своему сбежавшему любовнику, она тоже нарушила: чрезмерное поедание сладостей, с помощью которых она пыталась заглушить воспоминания и угрызения совести, привело к тому, что Жанна, она же Флориза, стала очень толстой дамой, фотография тому доказательством.

Когда мадам де Карноэ рассказывала Бени о своем детстве и о брате Поле, она часто произносила: «Он так мало походил на нас». Светловолосый и тщедушный ребенок и в самом деле сильно отличался от крепких Отривов. После смерти матери он много лет провел в санатории в Швейцарии. Вылечившись, он вернулся жить на Маврикий. Но, в отличие от всех Отривов, он оставил о себе воспоминание как о богемном, проказливом ловеласе. У него было отличное чувство юмора, но он изъяснялся только на креольском языке, что невообразимо раздражало местных буржуа. Франсуаза де Карноэ обожала своего старшего брата-маргинала, который был другом Мальколма де Шазаля и маврикийского поэта Роберта Эдварда Харта.

Бени открывает глаза, ее разбудили птицы и пристальный взгляд, которым Лоренсия уставилась на нее, стоя под варангом рядом с матрасом. Этим утром Лоренсия — черная статуя Порицания. Она молчит, но по ее взгляду Бени понимает, что та никогда не смирится с тем, что мамзель спит вот так, на земле, под одной простыней, которая даже задницу ей не прикрывает.

— Ну и что тут такого, — ворчит Бени, — мне в комнате слишком жарко! Перестань делать такое лицо! Лучше пойди налей мне кофе. У меня башка болит.

Лоренсия торжествует. Ничего удивительного, что голова болит, если спать снаружи и не прятаться от луны, особенно опасной, когда она светит на спящих людей. И если бы еще луна была единственной опасностью! Есть еще бродяги. Да кто угодно может подойти к дому через лес или по пляжу. Дом без запоров открыт для любого прохожего. Доказательство: внизу лужайки часто видят людей, которые без стеснения приходят посмотреть на закат солнца. Линдси даже прогонял тех, кто устроил пикник прямо в беседке. Видели и туристов, которые фотографировались рядом со старыми пушками.

Но это при свете дня. Их видно. А вот чего Лоренсия боится больше всего, так это ночей, когда наружу выходит дьявольская злоба. Как только опускается темнота, она запирает двери своей хижины, на пороге укладывает спать собак, и даже за тысячу рупий ее не выманить из убежища. Она не умеет читать, но ее сын Арман обучался в школе, он понемногу просвещает ее, и из газет она знает про женщин, которых насилуют и убивают, об отрезанной ноге, которую нашли на тростниковом поле близ Роз-Бэль, а тела рядом не было, или об этом мяснике с Реюньона, которого задушили в собственной постели в Тру-д'О-Дус. Если Бени хочет, чтобы ей перерезали горло от уха до уха — указательным пальцем Лоренсия проводит под подбородком, — то ей только и остается, что продолжать спать, выставив на луну свою задницу.

Бени положила голову на подушку, завернулась в простыню и покорно слушает нянины ужасы. Она знает, что ничто не может заставить ее замолчать, когда ее так несет. Она слушает ее еще и потому, что истории Лоренсии забавляют ее удивительными словечками, манерой, с которой она изображает то, о чем рассказывает, вращая глаза, жестикулируя, строя сотню выразительных гримас. Она слушает, а голос Лоренсии возвращает ее в детство, ведь с тех пор, как умерла бабушка, эта старая чернокожая женщина, может быть, и есть ее настоящая семья, единственный на Маврикии человек, которого она любит, кроме, конечно, Вивьяна и Морин. Но эти двое все больше и больше отдаляются и живут своей жизнью, а Лоренсия до сих пор сохранила над ней согревающую материнскую власть. Даже если она иногда и раздражает, Бени уверена, что для Лоренсии она как родная дочь. А именно в этот момент Бени необходимо быть чьей-то дочерью.

Лоренсию удивило внимание Бени и ее молчание; в надежде, что в конце концов сумеет внушить ей спасительный страх, она усаживается на землю возле изголовья. Теперь она объясняет, что существуют не только злые люди, но и люди, как ты и я, но которые стали плохими, и их надо опасаться, потому что они не ведают, что творят. У них «малагасийский язык». На них навели порчу. Во Флик-ан-Флаке она знавала человека, который рвал зубами траву во время приступа. Другие высовывают язык, кладут на него кусочек горящей камфары, и она там сгорает, не оставляя никакого следа от ожога. У некоторых безумие разыгрывается за четверть часа, и они с дикой скоростью начинают говорить на никому не понятном африканском языке.