Юность под залог - читать онлайн книгу. Автор: Анна Богданова cтр.№ 6

После Ивана Матвеевича родилась Екатерина (самая младшенькая), и мой дедушка Матвей Терентьевич умер. Тетя Катя была особой легкомысленной – обожала красное крепленое вино и своего дурака Леньку Дергачева. Они так скандалили! Так скандалили! До драк дело доходило! Ревновали друг друга, как два идиота! Потом мирились и Екатерина обычно забеременевала. Детьми она занималась мало – то сдавала их в детский дом, то обратно забирала... А однажды стибрила у моей мамаши единственный серый костюм, в котором та ходила на работу. О какая была!

– Прямо Сонька Золотая Ручка какая-то! – высказался Юрий.

– Ну до Соньки-то ей далеко! А что касается моей родительницы, то она вслед за своими братьями и старшей сестрой приехала в Москву из Харино совсем девчонкой, поселилась у Антонины, той самой, которая очень удачно вышла замуж за Александра Вишнякова...

– Мастера зингеровских швейных машинок? – уточнил Юрий.

– Именно! – Аврора Владимировна обрадовалась, что молодой человек внимательно следит за ее несколько витиеватым и сбивчивым рассказом. – Приехала, значит, мамаша-то моя и поступила работать на вагоноремонтный завод. Там встретила своего первого мужа – Виктора Кошелева. И только они поженились, как началась война. В сорок первом мама получила похоронку, и в том же году родился мой брат-придурок Геня. Шло время, война закончилась, и почти все семейство переехало из деревянного дома неподалеку от «Яра» в маленькую комнатку коммунальной квартиры. Там жили моя мама, бабушка, Геня, – Аврора Владимировна старательно загибала пальцы, дабы не сбиться со счета, – Иван с женой и Любахой, да еще Екатерина периодически скрывалась там от своего Дергача ненормального. Бабка спала на столе, тетя Катя на сундуке, кто на полу, Геня на дореволюционном диване с клопами...

– Во жизнь-то была! – развесил уши Юрий. – Такое ж в кошмарном сне привидится, и не проснешься!

– Да! Так почти все после войны жили. А мамаша моя окончила бухгалтерский техникум и перешла работать с вагоностроительного на часовой завод кассиром. Вот там-то она и познакомилась с моим отцом – Владимиром Ивановичем Гавриловым. Он служил библиотекарем при заводе. Мамаша долго не подпускала его, сомневалась, считая невозможным и нереальным привести Гаврилова в перенаселенную комнатушку – ведь у отца-то тоже своего угла не было. И потом, он младше ее был на десять лет... Но после инцидента на профсоюзном собрании она поняла, что любит его без памяти, и в конце концов сдалась.

– А что за инцидент-то? – с нескрываемым любопытством спросил Юрий.

– Моя родительница была не только кассиром на часовом заводе, но еще и активным членом месткома. В тот роковой день почти все сотрудники сидели в актовом зале – мамаша вещала с трибуны. Она распределяла путевки на Черноморское побережье. На собрании творилось ужас что! Путевок было десять, а желающих отдохнуть – сорок человек. И когда накал страстей достиг своего апогея, двери актового зала распахнулись, и внутрь на четвереньках вполз мой папаша. Он елозил на карачках по рыжему паркету, неумолимо приближаясь к объекту своей любви. Изо рта у него шла пена. Все подумали, что он эпилептик, хотели «Скорую» вызвать, потом чуть не побили его, потому как решили, что он использует свою болезнь с целью получения путевки. Но отец почти дополз до моей мамаши, она бросилась к нему навстречу, он припал к ее пышной груди, и оба в тот момент ощутили неземное блаженство. Пена, которая обильными шматками стекала на материн серый костюм, оказалась обыкновенным хозяйственным мылом – он специально разжевал его, чтобы ее разжалобить. В тот день мать приняла решение и все-таки привела Гаврилова к себе домой. А через три года появилась я, – сказала Дроздомётова. Она, конечно же, много чего опустила в своем рассказе. К примеру, не поведала менеджеру о внешности Владимира Ивановича – о том, что он отличался роскошной шевелюрой – вьющиеся иссиня-черные волосы в сочетании с выпуклыми, черными же, необыкновенно выразительными глазами делали его похожим на демона с картины Врубеля. Ни словом не обмолвилась о его характере. О том, что Гаврилов был взбалмошным до идиотизма холериком и психопатом, состоящим с тридцати девяти лет на учете в психдиспансере, что периодически лежал в самых разнообразных клиниках для душевнобольных, причем по собственному желанию: сделает спьяну какую-нибудь непостижимую гадость и бежит к врачу – помогите, обострение, мол, ничего не могу с собой поделать! Она утаила и то, что отец ее страдал нервным тиком, который в молодости не был столь сильно развит и воспринимался просто как не слишком красивая привычка делать пять-шесть мелких плевков через каждые пятнадцать-двадцать минут, будто он пытался отделаться от прилипшего к языку волоса или откушенного заусенца. Что с возрастом плевки стали смачнее и чаще, правая часть торса при этом стала непроизвольно сотрясаться, а рука (тоже правая) дергалась и уверенно постукивала то по коленке, то по столу, а иной раз и по чужой ноге, будто в подтверждение этих самых плевков. Звучало это приблизительно так: «Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук». И, наконец, о том, что Гаврилов был непроходимым бабником и скандалистом, что, собственно, и послужило причиной развода супругов. Но несмотря на расставание, Зинаида Матвеевна с Владимиром Ивановичем встречались до конца дней своих, держа этот факт в строжайшем секрете. Об их связи стало известно лишь после смерти обоих из писем, которые они хранили в одинаковых жестяных коробках из-под конфет.

Аврора Владимировна хотела было завершить рассказ на моменте своего рождения, но Юрик спросил с интересом:

– А что дальше-то было? – И тут Дроздомётова окончательно поняла, что у нее несомненный мощный талант писателя. – Вы родились и что?

– Поначалу мы все жили в коммуналке. Геня (мой сводный брат) поддался дурному влиянию и попал в скверную компанию воров-малолеток. Сперва он, наверное, это назло матери делал. Ну, за то, что та привела моего папашу, а потом втянулся незаметно... И говорил он так чудно, – вроде на русском языке, а ничего не поймешь. Потом родители развелись, и мы переехали в двухкомнатную квартиру (тут, конечно, не обошлось без доплаты); с папашей я стала видеться по выходным.

В новой школе у меня появился друг – однокашник. Такой мальчик! Прелесть! Просто слов нет! Мы долго с ним дружили, но он уехал в Мурманск, и я больше никогда его не видела. На прощание он подарил мне фигурные коньки... – с грустью проговорила она. Даже теперь, спустя много лет, Аврора Владимировна уверена на все сто процентов, что Вадик Лопатин и был тем единственным, неповторимым мужчиной, созданным именно для нее и ни для какой другой женщины. – После Вадика у меня была любовь с Костей Жаклинским. Он приехал в Москву из Саратова и попал в наш класс. Костик был просто помешан на голубях. Помню, как мы строили с ним голубятню посреди поля – вернее, это он строил, а я сидела на изодранном стуле под зонтом и слушала его истории о птицах. Долго мы с ним продружили, но расстались. – И наша героиня вспомнила тот страшный вечер, когда ее окружила толпа распаленных, подвыпивших парней и как Костя улизнул якобы по нужде, выждал время и вернулся, когда Аврора была уже в безопасности – одним из архаровцев оказался давний кореш брата Гены, он узнал ее и спас. Вспомнила, как Жаклинский втайне от нее расхаживал в обнимку с Женькой Петюкиной – девицей из параллельного класса, отличающейся редким для ее возраста и того времени легким поведением в общении с противоположным полом. И сейчас, как в юности, Аврора вдруг почувствовала неприятный осадок в душе, подобно горькому послевкусию от едкого, ядреного, вызывающего слезы лука. – На то были свои причины, – коротко сказала она, не вдаваясь в объяснения – почему да как она рассталась с Жаклинским. – У Костика был друг – Юрка Метелкин, первый хулиган нашей школы. Так вот Костя, уезжая отдохнуть после окончания школы к бабке с дедом в Саратов, попросил его присмотреть за голубями и за мной. И тот присмотрел. Влюбился в меня – я тоже полюбила его без памяти.