Спустя час я уже миновала плакучую иву у пруда, и сам пруд, и два дома – один с недостроенным крыльцом, другой совсем перекосившийся, вот-вот готовый развалиться; бросила взгляд на свой, с треугольной крышей, бледно-зеленый, и, убедившись, что с ним все в порядке, постучала в Людкину калитку. Навстречу мне вылетела ее десятилетняя дочь – Ленка.
– Тетя Дуня приехала! Тетя Дуня приехала! – завопила она и с недоумением посмотрела на мою маленькую сумочку.
– Здравствуй, Леночка! Я так торопилась, что забыла купить тебе гостинец! Мама дома?
– Дуська! Ты откуда? Уже наотдыхалась?! Я что-то не пойму ничего! – кричала Людка с крыльца, широко раскрыв и без того огромные свои глаза.
– Мне надо с тобой очень серьезно поговорить, – шепнула я ей на ухо, вспорхнув по крутым ступеням.
– Лена! Возьми книжку, которую вам задали прочитать по внеклассному чтению, и займись делом! Совсем ничего за лето не прочла! – раздраженно воскликнула подруга. – Такая же бестолочь, как и ее папаша-изменник! И на мальчиков уже заглядывается! Ужас! Чует мое сердце, принесет она мне подарок годка эдак через два в подоле. Так что у тебя случилось-то? И почему ты не на море? Ты вообще не уезжала, что ли?
О том, что у меня случилось и почему в данный момент я не кручу на море курортный роман, я рассказывала почти с семи до одиннадцати часов вечера.
Я поведала Людке все: напомнив ей о своей первой любви, плавно перешла к причине, по которой я отправилась на поиски этой самой первой любви своей, не упустила сломанное кресло в самолете, «пятизвездочную» гостиницу «Восьмое чудо Апшерона», встречу с Мирой. Сообщила и о том, как меня едва не убила Хатшепсут, которую я приняла поначалу за Марата, выложила сведения, которые узнала от соседа с омегообразными ногами и длинным носом, и, заключив длинное свое повествование тем, что Варфика я не нашла и не имею ни малейшего представления, где он сейчас может находиться, заревела белугой.
Подруга слушала меня, затаив дыхание, лишь изредка с уст ее срывалось: «Да что ты!», «Ну и ну!», «А ты что?». Порой она сдавленно ахала – в основном, в той части моего рассказа, где речь шла о намерении Хатшепсут прикончить меня молотком.
С одиннадцати до десяти минут двенадцатого подруга утешала меня, как могла, говорила – мол, завтра мы обязательно что-нибудь придумаем, ведь мы знаем, что брат Варфика живет в Питере:
– Поедем туда и узнаем адрес в справочном бюро! Ты только успокойся, не плачь!
– Да никто теперь справок не дает! Это раньше давали, а сейчас нет! – захлебываясь соплями, утверждала я.
В десять минут двенадцатого Людка не выдержала и тоже заревела.
– А какая у меня жизнь? Собачья у меня жизнь! – хлюпала она. – Воспитываю одна Ленку! И даже искать некого-о-о!
Поплакали мы с ней очень душевно, а без двадцати двенадцать я пошла к себе, в дом напротив – бледно-зеленого цвета, несмотря на то, что подруга предложила заночевать у нее.
– Нет, я пойду, хоть дом проверю.
– Ну, до завтра.
Я шла по влажной пожухлой августовской траве, полная луна, словно прожектор, вмонтированный в небо, ярко освещала деревянные домики, белые стволы берез, даже плакучую иву у пруда на окраине, как вдруг прямо посреди автотрассы, что разделяет нашу деревню Хаврюшкино, я увидела крупного ежа. Во что бы то ни стало я решила спасти его и – спасала почти до полуночи. Что я только ни делала, чтобы убрать его с проезжей части! И прыгала возле него, будто слон, надеясь, что он испугается и убежит, и тщетно пыталась ухватить его подолом длинной юбки, и, найдя в овражке длинную разлапистую ветку липы, принялась выметать его, словно веником, с дороги. Все бесполезно!
Я посмотрела на часы – они показывали 23.55, и все-таки пошла на крайнюю меру: извинившись перед животным, я ударила по нему, как по футбольному мячу. И в это мгновение мне было суждено распрощаться с жизнью. Свет фар, визг тормозов...
Вжик! Трррр! Тсззззззззз!
* * *
Мой полет вдруг прервался, я перевернулась пару раз в воздухе (если там, где я находилась, действительно имелся воздух) и оказалась рядом с кругом яркого теплого света. Этих кругов там было множество, и в каждом стоял кто-то полупрозрачный, струящийся. Не могу сказать, что передо мной были существа бестелесные, но и доказать обратное мне сложно.
Ближе всех ко мне в круге стояла молодая женщина с невероятно густыми и длинными золотистыми косами.
– Накулечка, – ее голос звучал ровно, спокойно, как музыка. – Возвращайся назад – твое время еще не пришло.
– Бабушка! – Мне казалось, что я кричу – на самом деле я даже рта не раскрыла, но, несмотря на это, она понимала меня. – Так ты не умерла тогда во сне?!
– Придет время, и ты все узнаешь... возвращайся назад. Тебя там ждут.
– Никто меня там не ждет! – возмутилась я и хотела было войти в пустой круг света.
– Этот круг не для тебя. Никогда не занимай чужого места. – Она пригрозила мне пальцем, и я полетела кубарем вниз, по черному тоннелю – очень быстро, казалось, быстрее звука.
Все ниже и ниже... Наконец я повисла над трассой, над деревней, над плакучей ивой у пруда на окраине, над полями, над нашим с мамой домом и домом своей лучшей подруги Люды... Увидела темную длинную иномарку... Себя, лежащую на земле, и мужчину – моего, наверное, ровесника, хорошо сложенного – он делал мне искусственное дыхание, загородив мое тело своим.
Последнее, что я увидела с высоты птичьего полета, – как, раздвигая лапками осоку, торопился в сторону леса крупный ежик...
Я глубоко вздохнула – такое ощущение, что я долгое время провела под водой и легкие мои были ею заполнены.
Я раскрыла глаза и увидела перед собой знакомое лицо: в миндалевидных изумрудных глазах застыл ужас. Римский нос – крупный, правильной формы, с горбинкой. Дугообразные брови, приподнятые в удивлении, и левая – выше правой. Чуть припухлые, четко очерченные губы – не то что какие-нибудь размазанные под носом, какие можно наблюдать у людей слабовольных и упрямых; волнами набегающие на чистый округлый лоб каштановые волосы с сединой на висках. «Какое красивое лицо, – подумала я. – Все в нем, в этом лице, гармонично. И все-таки римским носом обладать куда лучше, чем греческим, который будто перепрыгнул на мою физиономию с лица эллинки, которая жила двадцать два века назад, и с наслаждением вдыхал в себя пары маринованного чеснока, коим пропитался воздух в границах Пергамского театра».
– Слава богу! Очнулась! – воскликнул незнакомец и вознес руки к звездному небу. – Дуняша?! Ведь это ты?
– Да, я. Я – Дуня Перепелкина. А откуда вы узнали?
– Перстень, Дуняша. Я сначала узнал тебя по нему, а потом лицо – лицо твое ни с чьим не спутать!
– Варфик! Неужели... – прошептала я восторженно и растерялась – я хотела было спросить его, искал ли он меня или наша встреча произошла по воле судьбы, которая вытащила нас, подобно испачканному носовому платку, из кармана забвения, вдруг неожиданно ей понадобился вновь этот платок – но не успела. Его уста коснулись моих, и я вновь ощутила то чувство, какое испытала четырнадцать лет назад, когда шла со своим принцем к морю по теплому, почти белому, искрящемуся на солнце песку. Все внутри меня перевернулось, голова закружилась, мысли утончились, превратившись в туманную дымку, тело обмякло... «Сейчас он поцелует меня, и я упаду», – промелькнуло в голове. Только падать мне было некуда – я лежала на земле.