— Белье мы сами можем, — сказал Паша. — Я и Зое всегда помогаю. А кролики — они для чего?
— Ох, да что ты можешь, убогий, — вздохнула Зина. — Ну да что с вами разговаривать… Вас и брать-то никто в дом не хочет. Топчетесь, как бродячие собаки… Вроде в Америку вас иногда увозят. А зачем вы там, не говорят. Врут, поди. Кому вы там нужны, в этой Америке… Как в жопе зонтик. Ни головы, ни рук, ни ног…
Паше нравилось, когда Зина называла его убогим. Он не понимал, что значит это слово, но в нем слышался Бог, о котором рассказывала одна нянечка. Жалко, что Паша почти ничего не запомнил из ее рассказов, у него плохая память, сказали врачи, но слушать было очень интересно. Нянечка говорила много о любви.
— Меня не нужно никуда брать, — сказал Паша. — Меня скоро мама возьмет. Домой! Навсегда! Очень скоро…
Зина махнула красной большой рукой и стала собирать со стола. Почему у нее руки красные? А у Зоечки и у молодой докторши белые…
Зоя улыбалась, и ее красивые глаза совсем уходили куда-то за нос, прятались там и не хотели оттуда выбираться. Паша сказал ей как-то:
— У тебя глазки играют в прятки. Ты знаешь такую игру? Я видел, как играли старшие ребята. Которые могут ходить и бегать. Но я тоже научусь. И мы с тобой будем играть вместе. Ты слышала сказку про Лошарика? Мне доктор рассказала. Я запомнил.
Зоенька улыбалась.
— Все лыбится и лыбится! — сердясь, кричала иногда Зина. — Что за ребенок такой убогий? Вечно зубы скалит! Прямо улыбка у нее несмываемая! Как грязь на дороге!
А Паше хотелось, чтобы Зоя ему все время улыбалась. Он часто рассказывал ей про маму, и Зоя внимательно слушала. Молчала и улыбалась. Она тоже верила, что Пашина мама скоро приедет. Вот только освободится от своих важных дел. И лето стояло очень теплое. Даже не верилось, что когда-нибудь на этой земле наступит дождливая ветреная осень, а потом холодная, темная, снежная зима. Этого просто не могло быть…
Арина поставила целью своей жизни увидеться с таинственным сыном соседа, а потом — подчинить его себе. Задача казалась ей благой, но довольно тяжелой, однако вполне посильной. Девушка она была резвая, нахальная и бесконечно верящая в свои безграничные возможности. И этот могучий стимул — вера исключительно в себя, — этот жизненный рычаг, перевернувший не одну жизнь и не одну жизнь сломавший, помог Арине на ее жизненном пути.
Сколько же можно, наконец? — спросила она себя и сама себе ответила: хватит изображать из себя Золушку, поджидающую добрых людей! Ау, где вы, добрые люди?! Добрые люди, где же вы?! Нет, взывать к ним и умолять их нечего! Надо браться за жизнь самой, самой строить, самой доводить ее до совершенства. В общем — я сама! Ну и…
Дальше Арина стала разрабатывать план захвата соседского сына. Ей надоело стыдиться допотопной отцовской машины, своих разношенных туфель, блестящих от утюга юбок… Надоело клянчить и выпрашивать то платье, то серьги. Хватит! Отныне и навеки все пойдет иначе! И станет путевым и нормальным.
И, как ни крути, как ни выискивай высокий смысл существования и его бесспорную идейность, основой жизни остаются все те же низменные деньги, бабки. И, притулившись возле них, спрятавшись за ними, уже совсем не обязательно быть умной, красивой и трудолюбивой, не обязательно чего-то добиваться, искать, размышлять. Тогда можно жить спокойно и легко. Жить ради себя. А это и есть основа бытия и смысл любой жизни.
Арина не верила тем, кто утверждал противоположное. Эти люди попросту лгали, оставались неискренними. И врали они ради гордости, тщеславия, чтобы показать себя хорошими, высокими, идейными. Арина не такая. И лицемерить она не собирается. Зачем, ради чего? Это вообще унижение — врать. Выкручиваться, скрываться, бояться… Нет, так противно жить и недостойно человека. Арина решила жить совсем по-другому.
И она всерьез занялась своим планом-перехватом. Он был одновременно и прост, и очень сложен, как, впрочем, любые планы, изобретенные человеком. План мог сорваться из-за пустячной причины, даже причинки, и мог свершиться тоже просто вследствие случайности, ему благоволившей. Арина задумала начать заботиться о соседе Макаре Макарыче, брошенном и покинутом всеми, чтобы сын проникся мыслью, что какая-то незнакомая ему девушка, соседка, стала его отцу просто светом в окошке, матерью, сиделкой, няней, кухаркой — кем угодно, но в общем близким и почти родным человеком.
План был, конечно, замечателен, кроме некоторых пунктов, суть которых от Арины упорно ускользала. Во-первых, действительно ли проникнется неведомый ей сын нежностью к девушке, добровольно взявшей на себя заботы о его отце? А если не обратит внимания или, что еще хуже, возненавидит помощницу? Решит, например, что она усердствует из-за квартиры… Во-вторых, как все это скрыть от домашних, и прежде всего от вездесущей сестренки, с которой они никогда не расстаются? И в-третьих, сумеет ли вообще белоручка Арина, за которую дома все делали мать и бабушка, справиться с хозяйством соседа?
Беспокойные мысли одолевали Арину. План явно нуждался в некоторой корректировке, но в какой? Что еще можно придумать? И тут на помощь взволнованной Арине неожиданно пришел брат, не подозревая о том, как выручил младшую сестренку.
Александр давно мечтал отделиться от большой семьи и откладывал деньги на квартиру. А тут сосед Макар Макарыч, вдовец, недавно наконец выдавший замуж дочку, одинокий и сиротливый, предложил Саше жить у него те короткие недели, которые тот проводил в Москве, возвращаясь из экспедиций. Стала забегать к соседу и Арина под честным предлогом помочь любимому брату. И помогала.
Марина на эти походы в соседскую квартиру не обратила внимания потому, что в тот эпохальный, как говорили раньше, момент для семьи Бычковых на темном горизонте Марининого житья возник Роман. И возник роман. В общем, дальше все развивалось как обычно — Марина, к великой радости и ликованию сестры, выпала из их общего расписания и отправилась дальше в одиночное плавание, а младшая сестренка — разница в шесть минут — стала все чаще и чаще бегать к соседу. Сына она так и не увидела. Зато… Зато через четыре месяца пятидесятидвухлетний Макар Макарыч сделал Арине предложение.
Она давно понимала, что дело приближается именно к этому. Но предоставила событиям плавно двигаться своим чередом. И поступила правильно. Зачем вмешиваться в их естественный, размеренный и дружелюбный ход, если все равно ты ничего не в силах изменить? Для чего терзать себя и других? Пусть все идет так, как идет.
Макар Макарыч вдовел давно. Марики смутно помнили его жену, исчезнувшую в те годы их еще несмышленой жизни, когда она радует просто сама по себе, безотносительно обстоятельств и событий. Макар Макарыч, прямоспинный, довольно бодрый еще — назвать стариком язык не повернется, вырастил детей с помощью своей матери. Кадровый офицер, он служил в Министерстве обороны, каждый день рано поутру бегал в садике недалеко от дома и мог дать приличную фору молодым. Сама судьба предопределила его профессию и сделала за него выбор — Макар родился двадцать третьего февраля. И мать всегда ласково посмеивалась над этим, утверждая, что подгадала специально. Болел он редко, после смерти матери и сам хозяйствовал исправно, и если бы не тягостные мысли о выросших, но не принесших радости детях… Хотя кто сказал, что они ее обязательно должны приносить?