Обет молчания - читать онлайн книгу. Автор: Марселла Бернштейн cтр.№ 27

Он подходил к кабинету матушки Эммануэль, когда его пронзила догадка: а ведь это было, пожалуй, единственное не имеющее смысла движение.

Он прокрутил весь разговор от начала до конца. Ее слова на этот раз представились ему в совершенно ином свете. На внутренней стороне запястья он видел нечто, чему поначалу не придал особого значения. Нечто жуткое. Что? Что это было?

Его рука поднялась, чтобы постучать в дверь настоятельницы, и опустилась. Он вдруг с ужасом понял, что именно так неосознанно отпечаталось в его сознании — это были короткие белые рубцы на светлой коже. У него перехватило дыхание. Упавший рукав одеяния обнажил схожие полоски шрамов, пересекающие друг друга и поднимающиеся вверх по внутренней стороне руки.

Отец Майкл слишком хорошо знал, откуда берутся эти рубцы: на его собственном теле красовалось множество тонких белых линий. Его плечи несли отпечатки старой боли. Они не были видны ему, он редко вспоминал о них. В ранние годы он прибегал к самоистязанию как к форме покаяния за свои грехи. На указательный палец он надевал металлическое кольцо с прикрепленными к нему пятью цепями, на конце каждой — крючок. Он ударял себя в течение времени, отпущенного уставом, который, однако, запрещал кровопролитие. В то время его духовным наставником был пожилой мужчина, ревностный католик и убежденный приверженец старых порядков. Любое чувство, пусть даже отдаленно напоминающее сексуальное, должно быть уничтожено на корню. И лишь физическое наказание собственного тела, применяемое систематически, способно подавить воображение и воспоминания.

В отношении воображения эта мера оказалась абсолютно бесполезной. Боль и сексуальное наслаждение — он постиг эту истину много позже — тесно взаимосвязаны. С памятью — то же самое.

Ему никогда не забыть Франческу Корделли, как этого не хотелось.

Он встретил ее десять лет назад в модном магазинчике на Виа Кондотти. Он покупал кошелек из бургундской кожи ко дню рождения матери. Молодая девушка за прилавком одарила его очаровательной улыбкой и ответила молодому семинаристу с неважным итальянским на чистейшем английском.

Он и сам не заметил, когда успел договориться о встрече — выпить чашечку кофе. Она была невысокой, едва доставала ему до плеча. Болтала без умолку. О городе, о своей работе, квартире. Вкратце о муже, Ренато, который проигнорировал ее неприязнь к северу и отправился работать в Милан без нее. По этой причине они сочли за лучшее расстаться.

— А что будет дальше… — Она изящно повела плечиком. — Поживем — увидим…

Ему казалось, он страшно рискует. Разумеется, были опасения. Он никак не мог решиться принять то, что она ему так явно предлагала, боялся проявить свою мужскую несостоятельность, боялся, что годы воздержания не прошли для него бесследно.

Он давно перестал думать о себе как о мужчине. Иначе и быть не могло в атмосфере подавленной сексуальности, царившей в семинарии. Ему казалось, что после многих лет изоляции и уединенности он не сможет ответить женщине так, как сделал бы это любой другой нормальный мужчина.

Однажды ему на глаза попалось высказывание Бернарда Клервосского о женщинах. «Их лик подобен обжигающему ветру, их голос напоминает шипение змей».

Этот вздор решил его судьбу. Он захлопнул книгу и отправился искать телефон-автомат. Опыт Франчески позволил ему восполнить пробелы в его сексуальной грамотности, с ней он мог делать все, что угодно. Сознание того, что он совершает смертельный грех, не переставало мучить совесть. Запретный плод, пришел он к выводу, действительно сладок.

Он покаялся в грехе — первом из многих, исповедался и перечитал покаянный псалом.

«…Ради имени Твоего, Господи, прости согрешение мое, ибо велико оно…»

На него наложили епитимью и отпустили с миром. Его благочестие длилось ровно десять дней. При первой же возможности — они были весьма редки — под вымышленным предлогом он покинул училище, чтобы вновь оказаться в постели Франчески. Для него не имело никакого значения, что, кроме секса, между ними не было ничего общего. Франческа наглядно продемонстрировала, что вся та ахинея по поводу приличных и неприличных частей женского тела, которую настойчиво вдалбливали в головы бедных студентов, была куда большим абсурдом, чем он себе представлял.

Он был уверен, что женское тело — упругое и блестящее, как на запретных фотографиях, которые он пятнадцатилетним подростком рассматривал под одеялом. Даже в состоянии крайней степени возбуждения он не переставал удивляться тому, насколько теплым и мягким оно было.

Он никогда не питал иллюзий в отношении Франчески, он не любил ее. Его чувства к ней носили чисто физический характер, они были зовом плоти, он был одурманен ею, порабощен. Четыре месяца он пребывал в состоянии мучительного счастливого экстаза. Два года после ощущалась боль разлуки и звучали эхом ее последние слова: «Прости, Майкл, но между нами все кончено».

Она решила уехать в Милан, к Ренато. Совсем не потому, что она любила его больше, чем Майкла. Тридцать один — возраст, когда пора подумать и о ребенке.

Она ждала ответа, но он молчал. Потом было слишком поздно что-то менять. Он безумно ревновал ее и к Ренато, и к ребенку, который, наверное, родился. Нанесенная ею душевная рана долго не затягивалась, сердце отзывалось обидой и болью, эта боль пропитала всю его жизнь, каждый день, каждую мысль. Со временем он свыкся с нею, по-другому он себя уже не мыслил.

Горечь разочарования долго отравляла его существо, все другие эмоции отодвинулись на задний план. Понадобились два долгих года работы над собой, чтобы вновь обрести душевное спокойствие и равновесие. Оно пришло к нему странным образом. Из несложившегося романа он вынес твердое убеждение в том, что замены полноценной физической любви не существует, и то, что он не создан для подобных чувств.

Несмотря ни на что, он ни на минуту не подверг сомнению мысль о правильности своего жизненного выбора — быть священником. Осознание собственного прегрешения, возможно, сделает его даже лучшим священником.

Он больше не ощущал неопределенности, постепенно возвращался к привычной жизни.

Майкл был уверен, шрамы на его теле вполне им заслужены. Чем сестра Гидеон заслужила свои?

Укрощение плоти, подобно многим пережиткам религиозной жизни, кануло в прошлое. К крайним мерам покаяния — металлическим веригам с крошечными шипами, носимым под одеждой вокруг бедер, или деревянному кресту, утыканному тупыми гвоздями для ношения на груди или плечах, там, где одежда плотно прилегает к телу, вдавливая их в кожу, — отношение было отрицательным.

Но тем не менее немало людей, одержимых верой, продолжали истязать свое тело и под черными сутанами носили следы своей борьбы.

Самое худшее в процедуре укрощения плоти — противоречивые чувства в отношении самого акта: боль и насилие над собственным телом, призванные подавить сексуальное влечение, порой имели парадоксальный эффект — они заменяли его.

Интересно, желание ли достигнуть высшей степени духовного совершенства заставило сестру Гидеон прибегнуть к этой мере? Или стремление честно искупить нарушения устава, реальные или воображаемые, свято веруя в то, что раскаяние в содеянном грехе — ступень на пути к очищению?