Выстрел из прошлого - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Нестеров cтр.№ 19

За три месяца, что она провела в этой психушке, больше двух месяцев она провела в фиксации. Это ШИЗО в дурильнике. Дурильник внутри дурильника, что может быть хуже?..

Простыни под ней грязные, по структуре и толщине – брезентовые, как пожарный рукав. И ремни такие же жесткие, заскорузлые. Пряжки устрашающего вида; они в руках гориллы-санитара могли лишить чувств даже «синяка», который каждый день просыпается в мокрых штанах и завтракает вчерашней блевотиной.

Отчего Виктор отмечал и прогонял в голове эти детали? Он не знал. Он сочувствовал этой бедной женщине, и это было самое легкое определение и самая большая ложь в его жизни. Он любил ее. Полюбил такой, какая она есть, какой он видел ее изо дня в день: больной, беспомощной. Он не мог не полюбить увядающий цветок с вживленными в него человеческими нервами. Он не мог объяснить своих чувств, откуда они взялись, почему растопили его холодную душу. Думал – может, пришла пора? Самая легкая отговорка, со вздохом, который, как и положено, ничего не решал.

– Проваливай, – поторопил он санитара. И, проводив эту снегоуборочную машину до выхода, зашел в палату.

Она не спала. Ее глаза округлились больше обычного, когда он сделал то, чего никогда раньше не делал, – закрыл за собой дверь, повернув в замке длинный ключ, и прикрепил лист бумаги на зарешеченном окошке, загородив его. Теперь их никто не видел, никто не мог войти в палату. Он подал ей знак, поднеся палец к губам: «Тсс...»

Очередные дни, что она провела в фиксации, измотали ее, она действительно угасала на глазах, и Виктор решился.

Он впервые дотрагивался до пряжек, отполированных грубыми пальцами санитаров, хотя мысленно снимал с нее путы тысячу раз. И боялся смотреть на нее. Она наверняка проклинала его, видя в нем насильника. Этим страдают многие санитары, и горилла по фамилии Груздев, разумеется. Скольких больных он изнасиловал, пользуясь безграничной свободой в этом подземелье?.. Виктора даже перекорежило. И если бы он узнал, что санитар притрагивался к той, с которой он снимал ремни, он бы убил его на месте.

Виктор помог ей сесть в кровати, развязал рукава смирительной рубашки, не переставая качать головой: ее покорность все больше пугала его. Он снял с нее рубашку, поправил хлопчатую ночнушку, под которой успел разглядеть розовые рубцы от ремней и складок от грубой фиксирующей одежды. Подал ей руку и улыбнулся.

– Давай походим. Не бойся. Хочу, чтобы ты знала: я не жалею тебя, я жалею себя. И спасаю не тебя, а себя. Иначе сойду с ума. Давай походим.

Она не сводила с него своих удивительно темно-синих глаз, похожих на две предгрозовые тучки. Казалось, сейчас они прорвутся соленым дождем. Виктор был готов подставить лицо под ее слезы, но с одним условием: чтобы слезы лились от счастья.

Ему подумалось, она прочла его мысли по его лицу, оттого, наверное, он ляпнул:

– Только не растрогай меня.

У него хватило ума извиниться:

– Прости. Ты ведь видела меня раньше?

– Поэтому я должна тебя простить?

От неожиданности он чуть не упал. Никак не ожидал услышать ее голоса. А она продолжала удивлять.

– У тебя что, ботинки на клею?

Виктор отпрыгнул в сторону, давая ей дорогу. Она прошлась по палате от двери к жесткой койке и обратно. Если бы он следовал за ней, был бы похож на рыбу-прилипалу, научившуюся передвигаться по суше.

– Хочешь пить? Я принесу воды. – И хлопнул себя по лбу. – У меня в термосе кофе, будешь?

– Было бы неплохо. У тебя есть сигарета?

– Без фильтра. «Прима». Подойдет?

– Ты еще спрашиваешь.

Он прикурил и подал ей сигарету. Она глубоко затянулась. У нее тут же мелко задрожали руки, стала подергиваться голова. Она быстро устала. Когда Виктор вернулся в палату с термосом и снова закрылся изнутри, она сидела на койке и покачивалась всем телом. Ее хватило на пару затяжек, на пару фраз, на пару капель осмысленности, а дальше она впала в ступор. Словно вскипели в ней лекарства, которые убили бы и слона.

– Кофе. – Он торопливо, проливая на бетонный пол, налил горячий напиток в пластмассовую крышку. – Он тебя взбодрит. – Ему пришлось постараться, чтобы напоить ее. Последний глоток она допивала, поддерживая крышку пальцами и касаясь его руки. – Тебе лучше?

– Привяжи меня.

– Господи... – Виктор весь похолодел.

– Я не тебя жалею, а себя, – вернула она ему должок. – Спасибо тебе. Еще бы узнать твое имя...

– Виктор.

– Я так и подумала почему-то.

– Я не стану тебя привязывать. Ты ложись, выспись как следует. До утра никто не войдет к тебе.

– А вдруг?

– Что – вдруг?

– Тогда я лишусь даже пяти минут без этих чертовых ремней. Пять минут для меня важнее, чем целая ночь, понимаешь меня?

– Кажется, да.

На самом деле он понял ее, как себя самого. В ее противоречии крылась логика, от которой попахивало вечностью. Пять минут – целая ночь – вечность. С ума сойти. Подтекст был более прозаичным – не попадись. Она права. Что будет, если сюда заглянет тот же вонючий санитар? Брать с него расписку о неразглашении или раскроить ему череп о шероховатую стену?

Он подарил ей маленькую надежду. Она будет ждать следующих пяти минут, думать о них, как о целой ночи, о вечности. Снова целая куча противоречий. Эти мысли помогли ему преодолеть отвращение к смирительной рубашке, которую он неумело надел на нее и перехлестнул рукава, к ремням, которые снова зафиксировали ее. Он не мог не поцеловать ее на прощание. Коснулся губами ее лба и тихо сказал:

– Не знаю, зачем я это делаю.

«У тебя появился друг, у тебя появился друг». Он не сказал ей этих слов, но они проникали сквозь стены, сквозь тяжеленную дверь. Он почувствовал бы себя круглым дураком, если бы в эту ночь рискнул еще раз вкатиться в палату гордым Колобком, встретиться с ней взглядом, взглядом же и жестами показать ей: «Я тут. Не бойся, я тут все контролирую. Моя зона ответственности».

Он не знал, спала ли она в эту ночь, а его словно отрубили прямым в челюсть. С угасающей мыслью «Кто выключил свет?» он уронил голову на грудь и превратился в дачника, возвращающегося домой на электричке.

Прошло три недели.

– Ты должна довериться мне.

– Да. И я знаю почему – у меня нет другого выхода.

– Точно. Хуже тебе уже не будет. Я точно знаю, что эта психушка – последняя станция по твоему маршруту. Конечная остановка, о чем еще говорить?

Он старался изо всех сил, много сделал для нее, не мог разве что одного – чтобы ее не пичкали больше лекарствами. Они убивали ее. Но не он приносил их, а каждого, кто подавал ей пластиковый стаканчик с пилюлями и закатывал ей рукав для инъекции, был готов придушить.

Он стал люто ненавидеть организацию, на которую работал – именно так: на нее пахал. От этого складывалось странное чувство, что в любой момент мог черкнуть пару строк под словом «Рапорт» и хлопнуть на прощание дверью, а на самом деле – крышкой гроба, потому что из ГРУ проще оказаться на кладбище, чем уволиться. Он поверил в сказку, оттого все больше злился на себя. Думай, подстегивал он себя. Соображай, что делать. Как бы то ни было, но он считал себя отрезанным от фирмы, и как только там узнают о его настроениях, не говоря уже о конкретных делах, его повесят на собственном галстуке. Он шагнул в сторону, а точнее – прыгнул выше головы, и пути назад уже не было. Это-то и подстегнуло его. Он сказал себе: отключай соображалку, вырубай чувства, переходи к делу. А оно подразумевало побег – ни много ни мало. Один побег без другого был немыслим. Предстояло вытащить из клиники ее, а потом вытащить их обоих из этой страны.