Ребенок - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Кайдалова cтр.№ 19

Мы въехали в горную долину. Один из пиков заслонил от меня солнце, став при этом какого-то невероятного непроницаемого цвета, это был даже не черный, а цвет самой тьмы, никогда доселе мной не виданный. Наверное, от ужаса и восхищения я слишком сильно сжала Антонову руку, потому что он открыл глаза. Они не были полусонными – распахнулись широко и сразу; его светлые, почти не заметные на лице брови вдруг показались мне трогательными – так взволнованно они приподнялись при виде гор.

– Ты веришь, что у каждой горы своя душа? – спросил Антон.

И я поверила в то, что я его не знаю.

Когда мы наконец сбросили на пол рюкзаки в своей комнате на турбазе, я была взбудоражена не меньше, чем если бы только что на бешеной скорости прошла большой слалом. Наверное, за всю свою жизнь я не совершала в душе столько крутых виражей, сколько за этот день.

Во-первых, мы едва не проспали свою станцию и спешно впрыгивали в одежду полуголыми – впервые друг при друге; это был новый виток нашей близости. Во-вторых, проезжая по горной долине, мы узнали, что незадолго до нашего приезда сошло небывалое количество лавин, засыпавших автобус с туристами и разрушивших научно-исследовательскую станцию. Погибло около десятка человек, и следы, оставленные стихией, заставляли холодеть: несколько попавшихся по дороге домов были буквально разрезаны пополам, словно смерть равнодушно откромсала себе кусок, поленившись взять второй; от ударной волны полегли деревья до середины склона противоположной стороны долины. Глядя на все это, мы мучительно крепко сцепили руки и словно дали безмолвное обещание всегда держаться друг друга в случае беды. В-третьих, по приезде на турбазу выяснилось, что двуместных номеров ограниченное количество и дают их только семейным. В ответ на это я увидела, как Антон, протягивая регистраторше наши паспорта, вложил в один из них двадцатидолларовую бумажку, после чего нас, разумеется, поселили вместе. В первый раз за время общения с Антоном я испытала из-за него унижение, но почему-то приятное – словно меня купили по дорогой цене.

– Вот, – неопределенно сказал Антон, расправляя плечи после рюкзака и окидывая взглядом нашу комнату.

На меня он не смотрел – мне почему-то показалось, что от смущения.

Я уснула в девять часов вечера, едва ощутив под головой подушку. Это противоречило всем моим представлениям о себе – обычно сон давался мне нелегко. Перед тем как задремать, я всегда прокручивала в голове события дня, и если они не были слишком приятными, забыться удавалось не раньше, чем через час. А перед экзаменами в школе со мной пару раз даже случалась бессонница. В горах же я засыпала так стремительно, словно сон весь день подкарауливал меня и, наконец-то дождавшись удобного момента, бил наповал. Впрочем, не только мой организм выкидывал в горах удивительные вещи: кого-то поражал кошмарный солнечный герпес, обметывавший всю нижнюю половину лица, у кого-то, наоборот, бесследно проходила астма, и едва ли не у всех женщин привычная цикличность давала сбои.

Я же обрела способность засыпать мертвым сном и потому в первый горнолыжный вечер даже не успела задуматься о том, как именно мы с Антоном будем сосуществовать в одной комнате. Утро тем более не дало мне об этом задуматься: проснувшись, я увидела в окно, как невысокие, на удивление косматые лошадки (очевидно, принадлежавшие местным жителям), встав на задние ноги, опираются передними о мусорные баки перед столовой и выуживают оттуда овощные объедки – точь-в-точь дворняги на наших помойках. Я поняла, что с приездом в горы попала в другое измерение (и потом ни разу в этом не усомнилась). Затем утро до предела оказалось заполнено подбором снаряжения и формированием групп, причем мы с Антоном вопреки моим надеждам попали в разные: я – к новичкам, а он – к бывалым. Бывалых сразу увезли кататься, а нас повели на учебную горку за турбазой, где на высоте пяти метров мы осваивали, как тормозить плугом, как приставлять при этом одну ногу к другой и как вычерчивать зигзаг, воткнув перед этим кривоватую лыжную палку в снег. После обеда, за которым мы, встретившись, едва успевали есть, взахлеб сообщая друг другу о своих впечатлениях, выяснилось, что в большом ангаре за турбазой можно поиграть в волейбол, баскетбол или настольный теннис, и группа Антона уже успела договориться о товарищеском матче. Я была среди болельщиков и, наблюдая за тем, как изогнувшийся в прыжке Антон посылает мяч через сетку, чувствовала и восхищение, и легкий стыд: неужели его физическое совершенство значит для меня не меньше, чем его душа?

Впору было вспоминать Заболоцкого: «А если так, то что есть красота, / И почему ее обожествляют люди?..» Но мне, похоже, выпала редкая удача – увидеть огонь мерцающим в прекрасном сосуде. Яркое от румянца лицо и горящие от оживления глаза, идеально пригнанные друг к другу, налитые силой мускулы и слова о том, что у каждой горы своя душа… Я не могла ошибиться: это был тот самый редкий случай, когда чудесный здоровый дух обитает в чудесно сложенном теле.

– Пятнадцать – двенадцать! – на прерывающемся дыхании объявил подошедший ко мне Антон; он вытирал лицо футболкой. – В нашу пользу, естественно.

Я упала на постель и заснула, едва мы зашли в свою комнату. Знак вопроса оставался висеть.

Следующий день сложился почти так же, как и первый, за тем исключением, что после обеда нам пришлось сходить в близлежащий поселок и купить у местных умелиц шерстяную шапочку для Антона (прежнюю он потерял на крутом вираже). За компанию он купил и мне приятный и пушистый (хотя, возможно, и простенький) серо-белый шерстяной свитер, в котором я показалась себе похожей на кролика. Поселок впечатлял своей непривычностью: дома круто спускались по склону горы, между ними бродили козы, оставляя бесконечные катышки помета, и резко чувствовался запах хлева. Хозяйки с непременно запрятанными под платок волосами, в одежде, не менявшей покроя с лермонтовских времен, выплескивали помои прямо на улицу. В том доме, куда мы зашли, на кухне не было плиты, лепешки пеклись в каком-то каменном чане. Пожалуй, единственной приметой двадцатого века было электричество. Я смотрела на женщин чуть ли не с испугом – до того неухоженно и прямо-таки дико они выглядели. Они были явно старше своих лет (я судила по возрасту носившихся рядом детей), они улыбались щербатым ртом, у них были жесткие потрескавшиеся ладони, они явно не видели в жизни ничего, кроме кухни и стирки. И у них было непривычно много детей, без конца дергавших мать за подол и чего-то клянчивших.

– Тяжело здесь вести хозяйство! – с искренним вздохом сказала я, выходя.

– Не надо рождаться женщиной! – пошутил Антон, и я не менее искренне засмеялась.

Вечером у нашей группы был вечер знакомства, и я засиделась почти до двенадцати, а придя, немедленно заснула, точно это была моя святая обязанность. Не знаю, что обо всем этом думал Антон, но утром он вел себя как всегда – с дружелюбным вниманием. Кстати, следующее утро стало для меня роковым – я взяла новую высоту.

Начиналось это утро преотвратно. После волнующего объявления инструктора о том, что мы наконец-то будем спускаться со склона Чегета, приятными были еще минут десять сладкого томления в автобусе. Однако едва мы оказались у вожделенного склона, мое волнение сменило знак «плюс» на «минус»: вся поверхность горы была почему-то в огромных снежных буграх. Правда, сыпавшиеся сверху лыжники уверенно лавировали между ними, но я немедленно ощутила резкий упадок сил. А когда инструктор велел нам лесенкой подняться до определенной высоты и пару раз спуститься для разминки, я неожиданно начала падать. До того я не падала ни разу и снисходительно смотрела на тех, кто, неуклюже повернув, садился на снег. Позже бывалые люди рассказали мне, что такая «ломка» – не редкость: существует так называемый синдром третьего дня, когда хорошо получавшееся два дня кряду новое упражнение вдруг начинает упорно не даваться спортсмену на третий день, доводя его до отчаяния. Я дошла до своего отчаяния очень быстро, и тренер, видя мое состояние, не пустил меня на гору, в то время как вся остальная группа (даже падавшие раньше!) спокойно туда уехала.