Любовники - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Добровольская cтр.№ 34

— И что, если кто-то нравится, его нужно обзывать? Дураком и высушенным насекомым? — Он остановился и смотрел на спину Файки: стройную, гибкую, тонкую, извивающуюся при каждом шаге… — А ты похожа на ящерицу.

Файка оглянулась, остановилась. Вот тогда он по-настоящему и увидел ее глубокие, темные, как штормящее море, глаза, ее гладкий лоб, порозовевшие скулы…

* * *

— А-а-а! Так эту ты и обрюхатил! А-а-а-а! — Крик матери перешел в визг.

— Заткнись! — зло бросил отец. — Твою истерику слушать некому! Все ушли! Я — единственный слушатель. Но на меня это не производит впечатления!

Раздался звук нескольких пощечин. Крик матери превратился в звериный дикий рев.

Костя схватил со стола две раковины и плотно прижал их к ушам.

Дождь! Пусть идет вечный дождь! Только пусть это будет очень, очень далеко отсюда. А если он сейчас влюбится в Файку Гайнутдинову, он не уедет отсюда никогда. Он застрянет здесь, прирастет, как устрица к створкам раковины. Нет! Он не сделает этого! Он уедет. А там уж найдутся другие глаза, другие гибкие спины и длинные хрупкие пальцы… Девчонок хватает везде!

* * *

На десятый день ожидания ответа от бабушки в комнату к Косте постучался отец.

— Зайди ко мне в кабинет, — сказал он каким-то странным тоном: не командирским, как обычно, а едва ли не просительным.

Костя вошел. На кушетке сидела мать с красными опухшими глазами и поджатыми губами, рядом неуверенно пристроился отец. Он потирал руки и оправлял свой китель, застегнутый на все пуговицы.

Отец, нервничая, указал Косте на кресло напротив и сразу начал:

— Сын… Костя… я слышал, ты не хочешь поступать в военно-морское училище? Не хочешь… по стопам отца, старшего брата…

При этих словах мать прижала платок к лицу и принялась скулить. Отец, не церемонясь, стукнул ее по коленке и продолжал, обращаясь к сыну:

— Что ты молчишь?

Костя кивнул нерешительно, не зная, к чему это начало и что из этого может получиться. Отец кашлянул.

— Я могу позволить тебе не поступать туда.

Костя, едва сдерживая удивление, посмотрел на отца.

Отец продолжил более решительно:

— Да, да. Ты можешь уехать к бабушке и учиться там, где захочешь.

Костя перевел взгляд на мать. Та выжидающе смотрела на сына.

Повисла пауза. Отец снова собрался с духом.

— Но до того ты должен… ты должен выполнить одно наше условие.

* * *

Дина смотрела на точеный профиль своего преподавателя.

Он повернулся к ней с грустной улыбкой:

— Вот так вот, Дина Александровна…

— Я вас люблю, Константин Константинович, — сказала Дина просто.

Он поднял на нее влажные темные глаза. Дина повторила:

— Я вас люблю. А все остальное не имеет значения.

Тихую теплую осень нового тысячелетия еще не успели выстудить октябрьские ветры. Погода выдалась пасмурная, но воздух был так легок и деревья стояли такие золотые, что казалось, будто солнце вовсе никуда не пропало, а просто рассыпалось по ветвям, вместо того чтобы светить с неба. И город был залит этим распыленным солнечным светом, и не думалось о приближающейся зиме, к которой в последнее время Дина стала слишком чувствительна. Они с Костей даже поговаривали о том, не переехать ли им к морю, в дом, в котором прошло его детство. Где живет его девяностошестилетняя мать и шестидесятивосьмилетняя Серафима. Где большая часть дома заколочена и пустует и где можно было бы на вырученные от продажи квартиры деньги сделать подобающий ремонт и жить в тепле всю оставшуюся жизнь. К тому же Костина нелюбовь к морю давным-давно улетучилась вместе с обидой на несчастных родителей за свое непонятное, неправильное детство, а на смену обиде пришло прощение и сострадание.

Дина открыла глаза. Едва забрезжил рассвет, и можно еще поваляться в постели, сегодня им обоим никуда не нужно спешить — почти выходной среди недели: у Дины «творческий день», а у Кости одна лекция на вечернем отделении. Она взяла Костину ладонь, покоящуюся на ее груди, и прижала к губам. Потом поднялась, накинула на обнаженное тело халат и вышла из спальни в кабинет. Включила компьютер. Когда она вернулась причесанная и посвежевшая, в почтовом ящике уже ждало письмо от Гоши. Дина прочла его, улыбнулась, отключила умную машину и вернулась к Косте под одеяло. Тот спросонок прижал ее к себе покрепче.

— Куда ты бегала без меня? — пробормотал он.

— За почтой, — ответила Дина.

— Что пишут?

— Гошка пишет, у них сегодня потепление: минус сорок пять.

— Вот и славно… Хоть погреются детки.

— А как насчет погреться чайком?

— Да мне и так тепло! — сказал Костя и уложил Дину на себя.

— Я тебя раздавлю! — засмеялась Дина и уткнулась лицом в его мохнатую поседевшую грудь.

— Ну, раздави! Раздави… Я это ужасно люблю… Ты же знаешь…

* * *

Дина готовила чай и горячие бутерброды под звуки Костиного пения, раздававшегося из ванной. Это было ритуальное утреннее пение, и сегодня исполнялся «Дом восходящего солнца». В репертуаре последних лет устоялось несколько мелодий, среди которых было и «Июльское утро» «Юрай Хип», и их же «Симпати», и «Возрождение Феникса» от «Феномены», и некоторые другие «русские народные песни», как их называл Костя. У него был красивый голос — Динина мама когда-то не ошиблась касательно его певческих способностей. И Гошка унаследовал от папы музыкальный слух и бархатный баритон. Как же Дина любила, когда они вдвоем усаживались за рояль — его по настоянию Дины перетащили в гостиную еще до рождения сына, — они играли в четыре руки и пели на два голоса все, что угодно, подхватывая любую мелодию и импровизируя на ходу…

В прихожей зазвенел звонок.

Дина вернулась в кухню с телеграммой в руках. Тут же появился Костя. Он был в халате, с мокрыми волосами и растирал побритое лицо.

Дина молча протянула ему белый листок.

— «Серафима умерла… ты свободен… мать», — прочел Костя вслух.

Он сел за стол. Его лицо ничего не выражало. Дина села напротив и молчала, глядя на него.

— Я свободен… — усмехнулся Костя. — Надо же! Мать и отца пережила, и его любовницу… А я теперь свободен! — Он поднял глаза на Дину. — Да я давно свободен! С того дня, как уехал из своего дома. И трижды свободен с тех пор, как тебя встретил.

Дина протянула руку и погладила его по щеке. Костя прижал ее ладонь к губам и долго не отпускал. Потом сказал с задором:

— Что ж, мир ее праху! Надеюсь, она была счастлива. А я голоден!