— Что, в вашу в подушку тоже подложили кирпичей?
— Что? — Лора застыла с протянутой рукой.
— А в постель кто-то подсыпал толченого стекла?
— Какого стекла?
— Или это все-таки кнопки?.. — задумчиво проговорил Рей.
— Какие еще кнопки? — истерически взвизгнула Лора.
— Канцелярские.
— Вы совсем рехнулись? — выдавила она, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
— Рехнешься тут, когда под тобой канцелярские кнопки пополам с толченым стеклом — меланхолично отозвался он.
— Господи, Рей, что вы городите? — Она все-таки расхохоталась. — Мне иногда кажется, что вы сумасшедший.
— Мне самому иногда так кажется.
— Или вы настолько пьяны?
— Да нет, вы же видели, что я почти ничего не пил. Просто заснуть в таких условиях совершенно невозможно.
— Но вы так тихо лежали?..
— А я очень старался лежать спокойно и ровно дышать по системе йогов, надеясь, что рано или поздно усну. Я не хотел вас беспокоить, поэтому и не возился на своем насесте: если бы я начал возиться, то обязательно с грохотом рухнул бы на пол. Но, честно вам скажу, стоило мне закрыть глаза, как я немедленно представлял себя индейцем, которого враги намазали медом и положили в муравейник.
— Пойду я проветрюсь, что ли, — произнесла Лора, едва удерживаясь от следующего приступа хохота. — Наверное, это я слишком много выпила.
Она встала, надела халат, завязала пояс, влезла в туфли и направилась к двери балкона.
— Оденьтесь, там же холод собачий. Резонно, подумала Лора и вернулась за шубкой. Надевать полностью она ее не стала, просто накинула на плечи и закуталась.
Выйдя на балкон, Лора сразу почувствовала себя лучше. Было очень зябко, но ветер совсем стих, а на холодном черно-синем небе блестели россыпи бриллиантовых звезд, среди которых виднелся одинокий серебряный серпик. Стояла глубокая ночь; вероятно, уже около трех часов, но внизу, у моря, горели фонари, распространяя зыбкий призрачный свет. Ночная тишина нарушалась только отдаленным шумом прибоя. Происходящее отчетливо напоминало сказку.
7
Лора долго стояла в задумчивости, но ни одной ясной мысли не приходило ей в голову, они лишь проносились вихрем, как скорые поезда под управлением безумных машинистов. Очнулась она только, когда сзади скрипнула дверь балкона.
— Вы тут еще не совсем окоченели? Она покачала головой.
— Можно я постою рядом, выкурю сигаретку? Она кивнула: разговаривать не хотелось. Все вокруг представлялось ей совершенно нереальным, и нарушать эту зыбкую нереальность почему-то язык не поворачивался. Рей прикурил, потом подошел к перилам в метре от нее и, наклонившись, оперся на них локтями, глядя вверх.
— Небо как витрина в ювелирном магазине, изрек он.
Лора только вздохнула. Она смотрела прямо перед собой, но краем глаза наблюдала за Реем, чувствуя с каким-то сладким ужасом, что ей нравится в нем абсолютно все: поза, голос, высокая худая фигура, затянутая в это немыслимо элегантное пальто, даже вихры, все-таки выбившиеся из идеальной прически… Особенно ее сейчас почему-то привлекла его рука, держащая сигарету, четким силуэтом вырисовывающаяся в темноте. Кисть была по-мужски сильная, но изящной формы, с крупной ладонью и длинными пальцами. Глядя на эту руку, она чувствовала, как у нее замирает сердце. Лора испытывала какое-то запретное наслаждение, как будто подглядывала за кем-то в душе.
— А хотите, я покрашусь в черный цвет? — неожиданно спросил он задумчиво.
— Что? — У Лоры тут же пересохло во рту.
— Волосы, говорю, покрашу, вставлю цветные линзы…
— Господи, зачем? — Она даже повернула к нему голову, хотя и боялась встречаться с ним взглядом.
— Чтобы хоть немного напоминать того парня, которого вы так любили.
— Какого… парня? — Несмотря на холод, у Лоры ночная рубашка прилипла к спине.
— Того, на снимке в гостиной. Вы ведь мне наврали тогда, это же вы там на фото.
— Почему вы так решили? — проглотив противный комок в горле, медленно спросила она. — Я это почувствовал по вашей реакции. Лора отвернулась и невидящими глазами уставилась на море. Так она некоторое время стояла и благодарила Бога за то, что было темно, и Рей не мог видеть, как у нее полыхают щеки и дрожат губы.
— И вы до сих пор его любите? — последовал тихий вопрос.
— Не знаю, — выдавила Лора.
— «Не знаю», означает «да»?
Она только покачала головой. Язык ей плохо повиновался.
— Он действительно был мужем вашей сестры? Она кивнула.
— Вы давно его не видели?
— Очень, — прошептала она. — Он тоже умер много лет назад.
Рей шумно выдохнул, стукнув кулаком по перилам.
— Черт, значит, я тогда не ошибся. Так я и знал, что мне придется сражаться с призраками. — Он помолчал, выравнивая дыхание, потом спросил упавшим голосом: — И вы с тех пор никого не любили?
Она только судорожно вздохнула.
— Ваша дочь его ребенок?
— Нет! — тихо вскрикнула Лора и закрыла лицо руками.
— Хорошо, не буду больше мучить вас вопросами, — услышала она его голос. — Только один остался без ответа: вы хотите, чтобы я изменил внешность?
— Да что за глупости вы несете! — простонала она, отчаянно стараясь не расплакаться. — Не смейте ничего с собой делать!
— Вы знаете, а я, по-моему, ради вас готов согласиться даже на пластическую операцию. Я никогда в жизни так не сходил с ума от любви.
Лора чувствовала, как ее неудержимо начинает трясти, а по позвоночнику вверх поползли мурашки.
Реймонд опять помолчал, потом добавил:
— Хорошо, если вы против того, чтобы я менял внешность, скажите, у меня есть хоть какая-нибудь надежда?
Она молчала, прижимая ладони к лицу и борясь с рвущимися наружу слезами. Ей отчаянно хотелось, чтобы он просто обнял ее и больше не задавал вопросов, но он был связан этой дурацкой клятвой, а попросить об этом сама она не могла.
— Скажите только: «да» или «нет».
Но Лора молчала.
— Если вы скажете «да», я буду ждать столько, сколько потребуется.
— А если… я скажу «нет»? — подавив всхлип, спросила она прерывающимся голосом.
— Не знаю, может, прямо сейчас прыгну с балкона.
— Это что, шантаж?
— Да нет, просто размышления вслух. Наверное, все равно буду ждать.
На некоторое время снова возникла пауза.
— Расскажите, что вас так мучает. Я пойму вас. Она еще раз судорожно вздохнула, украдкой вытирая слезы, все же выкатившиеся из глаз. Потом она, наконец, опустила руки и повернула голову, глядя на него. На лице у него было выражение глухой тоски.