Земля бедованная - читать онлайн книгу. Автор: Нина Катерли cтр.№ 104

Ты, Алеша, давай возвращайся в институт. До сентября у тебя «свой счет», а дальше? Имей в виду, тебе здесь кое-кто будет рад, особенно… зажмурься и сосчитай до ста. Сосчитал? Валентина Антоновна! Вернулась из санатория, выглядит отлично, а о тебе вспоминает с нежностью. Вчера сказала: «У Костылева я должна попросить прощения. И поблагодарить. Он видел меня в страшном припадке безумия, но не воспользовался этим, поступил, как порядочный человек». Кстати, ее заявление на тебя, про которое Прибытков вякал на собрании, тоже пропало. Спросили ее, – сразу в рев: «За кого вы меня принимаете? Ничего никогда не писала и писать не могла, это инсинуация!»

А вот кто при виде тебя, естественно, расстроится – это Гуреев. Он после собрания и без того чахнет – все, кому не лень, несут его по кочкам – якобы, он тебе всю дорогу завидовал, хотел подсидеть и чуть ли не история с рогами – его рук дело.

Кстати, тут ко мне приходили два странных «представителя общественности» – так они, во всяком случае, сами себя назвали. Симпатичные ребята, но слегка… того. То просили тебя не увольнять, поскольку ты скоро появишься на работе, они, мол, для этого принимают какие-то свои эффективные меры, то начали болтать про «однозначный детерминизм и экзистенциальную свободу», в соответствии с которой ты почему-то имеешь право прогуливать. А потом как рванули насчет метафизического зла, я и отключился! Зла я в жизни повидал достаточно, а вот метафизическое оно или еще какое, – не думал. Ну ладно, об этом после поговорим. И об этом, и о чем попроще, например, о твоей защите – не вздумай с первого же дня с ней лезть и выступать, сиди тихо!

Кажется, все рассказал. А, вот еще новость: на тебя в бухгалтерию пришел исполнительный лист. Ты дважды не являлся в суд, но Вера Павловна как-то оформила развод и требует алименты. Ничего, распогодится. Ну, будь здоров, появляйся.

Валерий».

Костылев медленно положил письмо на стол рядом с повестками. Думать сейчас обо всем этом он не мог. Сейчас надо переодеться и убрать квартиру. Переодеться и убрать!

И тут, отчего-то с раздражением, он вспомнил про записку, до сих пор не прочитанную, засунутую в карман еще там, у Гриши. Записку дал Костылеву Аскольд.

– Теперь вам все это не нужно, и слава Богу, – с достоинством сказал он. – Но, как знать, как знать… Жизнь – штука загадочная, вдруг, да и пригодится. Кстати, мы перерыли горы книг, а нашли только это. И совсем не там, где думали найти… Да, и обо всем, что с вами случилось, – никому ни слова. Это крайне опасно. Как минимум, психиатрическая больница. Как минимум! Вот вы утверждаете, будто здание рухнуло. Но мы ведь были там с Григорием, на этой Сосновой. Елену ходили искать. Там всюду развалины, чуть не с войны. Так что убедительно советую…

Костылеву было не до непрошеных советов. Он кивнул, взял записку и невежливо сунул ее в карман, не читая. И вот теперь, развернув листок с недоумением смотрел на единственную фразу, написанную крупными, четкими буквами:

«Но да будет слово ваше «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого».

А вот сейчас пора вернуться к разговору, который случился ровно через четыре месяца, в семь часов вечера тридцать первого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

Костылев ждет гостей: Сидорова с женой, Гришу, Аскольда и Валентину Антоновну. Лена с Гаврилой пришли раньше, чтобы помочь по хозяйству. Втроем они быстро справились и с салатами, и с пирогом, и с елкой. На елку, помимо конфет и игрушек, Гаврила повесил еще ключ от комнаты переговоров ГНИУ – помните, референт дал его Костылеву? Ровно в полночь, когда все будут пить шампанское, ключ исчезнет. Но пока, конечно, об этом никто не подозревает.

Сейчас, поставив в духовку рождественского гуся, все отдыхают. Гаврила спит в соседней (бывшей Петькиной) комнате, Костылев беседует с Леной.

– Помните, – спрашивает она, – я вам еще сказала, что хочу сказать, а вы сказали, что знаете? Помните?

Костылев встает и медленно идет к окну. Там со вчерашнего вечера все падает и падает густой мокрый снег. Надо что-то ответить Лене, и еще утром, он, возможно, сразу бы ответил. Но сейчас… Полтора часа назад Вера Павловна заявила по телефону, что навещать сына позволит не чаще раза в две недели, а брать к себе домой – только в особых случаях: нельзя травмировать ребенка и рвать ему сердце.

– Владимир, – сказала она твердо, – прекрасно занимается с мальчишкой. Ходит в бассейн, на музыку. А такое раздвоение личности может сделать Петра дерганым, и без того у ребенка неважная наследственность, не обижайся.

Хорошо, что Лена смотрит в журнал и не может разглядеть на лице Костылева следов этого разговора! Или разговора с разжалованным Гуреевым. Тот на днях появился после четырехмесячного отсутствия по болезни и сразу стал опять нонконформистом, – увидев Костылева без рогов и прочих сатанинских атрибутов, брезгливо произнес:

– Что ж… Этого следовало ожидать – человек слаб. Отказ от собственных убеждений под влиянием элементарной трусости – явление, увы, не редкое. Печально, джентльмены, печально. Не прими, конечно, за комплимент и позволь со всей прямотой…

Что ответил на эту тираду Костылев, мы приводить здесь не станем.

В данный же момент он молчит, вглядываясь в темноту за окном. А Лена ждет.

И тут в передней звенит звонок. Костылев идет открывать, слыша за спиной негромкое: «Явилась, Тетя Лошадь. Не терпится показать наряды». Это и впрямь Валентина Антоновна в заграничном платье, заграничной дубленке, заграничной шапке и заграничных же сапогах. Дело в том, что только вчера Войк вернулась из зарубежной поездки, где была с профсоюзной делегацией. Не исключено, что и белье у нее в высшей степени заграничное, – чем, в конце концов, чёрт не шутит? В руках – огромная сумка, вся в разноцветных наклейках. В этой сумке, – загадочно сообщает Валентина Антоновна, – «всем сестрам по серьгам» и рассказывает, что даже соседской собаке Юмбе привезла подарок: искусственная долгоиграющая кость, можете себе представить {149}? Купила в Нью-Орлеане, во французском квартале. Очень, знаете, своеобразный город. Говорят, у них там, в Миссисипи, живут крокодилы. И подумайте! – эти твари в солнечные дни выползают прямо на набережную. Были случаи, когда крокодилов обнаруживали во дворах жилых домов. Ужас!»

Валентина Антоновна кокетливо засмеялась, Костылев засмеялся тоже, с беспокойством поглядывая на Лену, застывшую с поднятым подбородком. Шокированная англичанка.

– Кстати, – продолжала Войк, поправляя перед зеркалом прическу, – у меня в этом Нью-Орлеане была потрясающая встреча. Представьте, – иду вечером по Пайн Стрит {150}, навстречу – два джентльмена в ковбойских шляпах. Идут, разговаривают по-американски, само собой. На меня не смотрят, а я так и обмерла: наши! Погребняков с профессором Прибытковым. Нет, думаю, не может быть, обозналась. Погребнякова-то, тем более, через уголовный розыск, и то не нашли… Подхожу ближе – точно! Велимир в белом костюме, а морда лица – ни с кем не спутаешь. И одеколоном «Кармен» несет на все Соединенные Штаты. А Прибытков рядом, щеками машет. Я: «Велимир Иванович! Профессор! Какими судьбами? Вы что, с экскурсией?» А они мимо меня и – ходу. Ах вы, – думаю, – так? Ладно. Подождала, пока они подальше отойдут, и за ними. Следую, конечно, на почтительном расстоянии, прямо детектив. Смотрю: прошли какой-то дом, оглянулись туда-сюда и шмыг за угол! Я шагу прибавила, иду по следам – Погребняков-то своими лапами, как обычно, весь тротуар изгадил, добралась до того дома, где они свернули, и выглядываю. А рядом, в доме-то, визг, вой, лай, – уши вянут. Видно, ихняя живодерня. Вижу: за углом – простенок, узкий, темный, самое подходящее место для гангстеров. Я чуть со страху не умерла! И в глубине – здание, такое неприятное, без окон, как склеп. Только дверца, едва заметная. Вот они в ту дверку, значит, шасть! Прямо не знаю, что и думать. Может, заявить куда? Надо было, наверно, прямо там, в Нью-Орлеане, обратиться в наше консульство…