Флэшмен на острие удара - читать онлайн книгу. Автор: Джордж Макдональд Фрейзер cтр.№ 71

Веселенькое дельце — я не слишком пунктуален по части соблюдения клятв, да и вообще не правдив по натуре, но все три раза, когда давал обет побратимства, я чувствовал, что это более торжественно и серьезно, чем поклясться на Библии. Прав был Арнольд: я проклят, вне всякого сомнения.

Якуб-беку приходилось нелегко, плечи его еще дрожали, и Сагиб-хану пришлось помочь ему положить ладонь на поднос. Потом я наклонился, и Якуб обхватил меня за голову в ритуальном объятии, после которого Кутебар, дочь Ко Дали и Сагиб-хан разразились приветственными криками, и мы испили горячего черного кофе с лимонным соком и опием, подслащенного шербетом.

Потом перешли к серьезным делам. По просьбе Якуб-бека я пересказал свою историю, начав с того, как попал к русским в лапы. То есть изложил вкратце все то, о чем поведал на этих страницах, от своего пленения под Балаклавой до прибытия в форт Раим — опустив, естественно, неприглядные детали, зато подробно остановившись на самом интересном для них, заключавшемся в факте концентрации огромной русской армии у форта Раим для последующего вторжения в Индию. Слушали они напряженно, мужчины по временам восклицали «Бисмилла!» [106] или «Эйя!» и хлопали в ладоши, женщина не проронила ни звука, наглаживая котенка, она глядела на меня своими задумчивыми миндалевидными глазами. Когда я закончил, Якуб-бек расхохотался, да так громко и неудержимо, что, должно быть, страдал от боли в истерзанных мышцах.

— Вот тебе и гордыня! О, Коканд, как мелок ты и как ничтожен твой народ в глазах большого света! Мы-то, по нашей глупости, считали, что вся эта великая армия предназначена для нас, что Белый Царь послал лучших своих воинов с целью втоптать нас в грязь, а нас всего лишь раздавят по пути, смахнут, словно мошку, попавшую в глаз охотнику, когда тот целится в свою добычу. Значит, Большой Медведь идет в Индию? — он покачал головой. — Способны твои люди остановить его в воротах Хайбера?

— Быть может, — говорю. — Если мне удастся вовремя предупредить их.

— Пешевара ты можешь достичь в три недели, — задумчиво произносит Якуб. — Но нам здесь это не поможет. Есть сведения, что русские начнут свое продвижение вверх по Сырдарье через две недели — значит, жить нам осталось около месяца. А потом, — он устало взмахнул рукой, — Ташкент и Коканд падут; Перовский будет пить чай в сарае на базаре Самарканда, а его лошади — хлебать воду из Потока, Устремленного к Морю. [107] Казаки станут скакать по Черным пескам, и Красным тоже. [108] — Вождь усмехнулся невесело. — Вам, британцам, быть может, удастся отстоять Индию, но кто может спасти нас? Правы были мудрецы: «Мы погибли, когда русские отведали воды из Яксарта». Они пьют ее уже четыре года, но скоро выпьют все досуха.

Повисла тишина, мужчины хмурились, а Шелк продолжала играть с котенком, время от времени бросая на меня пристальный, пытливый взгляд.

— Ну, — говорю я обнадеживающе, — быть может, вам удастся заключить нечто вроде… соглашения с ними. Выработать условия или что-то вроде этого?

— Условия? — вскидывается Якуб. — Тебе доводилось заключать договор с волком, английский? Когда два года назад эта мразь Перовский привел своих солдат и большие пушки под мой город Ак-Мечеть, вторгшись на нашу землю, имея предлог не больший, чем желание присвоить себе нашу землю, что сказал он Магомеду-Вали, правившему в мое отсутствие? — Голос его по-прежнему звучал ровно, но глаза сверкали. — Он сказал: «Россия пришла не на день, не на год, а навсегда». Вот и все его условия. А когда люди Вали стали оборонять город — даже женщины и дети бросали со стен лепешки kissiaks [109] — и держались до тех пор, пока у них не закончилась еда и порох, а оружие и стены были сломаны, и в их руках осталась только цитадель, Вали сказал: «Хватит, мы сдаемся». А Перовский порвал предложение о сдаче и заявил: «Мы возьмем цитадель на штык». И взял. Двести наших были расстреляны картечью, от мала до велика. Вот честь русского солдата, вот мир, который несет Белый Царь. [XLI*]

— Моя жена и дети погибли там, в Белой Мечети, — говорит Сагиб-хан. — Они даже не знали, кто такие русские. Мой маленький сын хлопал в ладоши перед битвой, видя столько красивых мундиров и пушки, выстроенные вряд.

Снова повисла тишина, и я не знал, как быть, пока Якуб-бек не сказал:

— Как видишь, условий быть не может. Тех из нас, кого не убьют, они сделают рабами — так было сказано. Они сметут нас отсюда, от Персии до Балхаша, и вообще из-под свода небес. Как нам остановить их? Две зимы тому я привел под Ак-Мечеть семь тысяч, и нас прогнали. Я привел вдвое больше, и видел, как гибнут мои тысячи. Русские потеряли восемнадцать человек. О, если бы бой шел сабля на саблю, конь на коня, человек на человека, я бы не боялся… но что могут сделать конники против их пушек и винтовок?

— Драться, — пробурчал Кутебар. — Раз уж нас ждет последний бой, надо, что чтоб они его навсегда запомнили. Месяц, говоришь? Этого времени хватит, чтобы хвостатый бунчук [110] проделал путь до Кашгара и обратно: мы поднимем всех воинов ислама от Тургая до Убийцы Индусов, [111] и от Хорасана до пустыни Тарм. — Голос его поднялся почти до крика. — Когда китайцы резали калмыков в древние времена, какой ответ дан был верным сердцам: «Обратись на восток, на запад, на север, на юг — везде найдешь киргизов». Почему должны мы сдаться кучке чужеземцев? У них есть оружие, есть кони — но то же самое есть и нас. Если эти неверные приведут тысячи, то разве нет у нас Великой Орды дальних степей, нет народа Небесного Волка [XLII*], чтобы поддержать наш джихад? [112] Может статься, мы не победим, но клянусь Аллахом, дадим им понять, что призраки Тимура и Чингиз-хана до сих пор скачут по этим равнинам! Мы отметим каждый шаг по Сырдарье трупами русских! Мы заставим их заплатить за нашу землю такую цену, что царю в пору будет схватиться за голову в своем кремлевском дворце!

— Как гласит пословица, — вмешался Сагиб-хан, — «Биться, пока ствол ружья не слетел с ложа и не сломан клинок». Вот все, что остается нам, Якуб.

Якуб-бек вздохнул, потом улыбнулся мне. Это был один из энергичных проходимцев, неспособных предаваться унынию долее, чем на миг.