Другая машинистка - читать онлайн книгу. Автор: Сюзанна Ринделл cтр.№ 28

Ответ нисколько меня не удовлетворил. Одалия улыбалась, но улыбалась лицемерно. Я догадывалась, что от меня попросту отмахнулись и так будет всякий раз. Я призадумалась: а вдруг сплетники говорили правду? Я вынуждена была допустить вероятность того, что она в самом деле «подружка бутлегера», как шептались у нас в участке, и устроилась на работу по его поручению: шпионить. Факты свидетельствовали не в пользу Гиба. Откуда-то же взялось спиртное в этом заведении – в большом количестве и самое разнообразное. Кто-то либо производит его, либо ввозит, либо то и другое, а Гиб, задним числом сообразила я, как раз и распоряжался на вечеринке. К нему поминутно обращались, здоровались с ним, как с хозяином, а все остальные словно были его гостями. Я внутренне готовилась задать следующий вопрос – уж не бутлегер ли этот Гиб, – но Одалия почуяла происходившую во мне борьбу и перехватила инициативу.

– Слушай! – вскричала она (мы приближались к Плазе). – Прокатимся через парк на «виктории». Сто лет не ездила в экипаже.

Она окликнула кучера, и не успела я опомниться, как на меня уже уставился шоколадный глаз серого в яблоках коня, который изгибал шею, пытаясь разглядеть что-то поверх шор, словно желая увидеть и оценить пассажиров прежде, чем везти их на ту сторону парка. Мы забрались, и экипаж под нами упруго покачнулся.

Кучер тряхнул вожжами, «виктория» неторопливо покатилась. В открытом экипаже сильнее ощущалась ночная прохлада, я потуже закуталась в жакет и смотрела, как одно за другим отступают во тьму деревья и пламя осени ярко вспыхивает в ветвях – напоследок, перед зимой.

– Ты бы поласковей с лейтенантом-детективом, – заметила Одалия. Я вскинула на нее взгляд, изумившись этому непрошеному и чересчур личному совету. Даже приоткрыла рот, но отповедь не приходила на ум. Одалия не глядела на меня – она задумчиво созерцала медленно отступавшие деревья. – Он поступил по-дружески, хоть ты его и обидела.

О чем это она? После того как я прогнала лейтенанта-детектива с его фляжкой, он со мной до конца дня и словом не обмолвился.

– По-дружески? Ты о чем? – переспросила я, хмурясь.

– А, пустяки, – ответила Одалия и перевела взгляд на меня. – Просто он все время отвлекал Мари, поручал ей всякую ерунду, лишь бы не подпустить ее к тебе.

Я пожала плечами. Я-то тут при чем? Одалия закатила глаза: дескать, я безнадежна.

– Если бы Мари узнала, что ты пила, через сколько минут об этом узнал бы весь участок?

У меня кровь застыла в жилах. Вот уж о чем я и не подумала. Одалия с легкостью прочла эту мысль на моем лице и, слегка усмехнувшись, вновь отвернулась к деревьям.

– А что известно Мари, тотчас становится известно сержанту, – продолжала она сухо и отчетливо, явно предостерегая.

На другом конце парка мы вышли из экипажа, Одалия сунула кучеру несколько монет, и последние кварталы до отеля мы прошли в молчании. Дома я без особой радости установила, что наконец-то совершенно трезва.

Я еще ничего не говорила о небольшом своем отступлении от строгих правил профессиональной этики, которое в последнее время сделалось предметом пристального разбирательства. Я имею в виду пресловутый протокол с признаниями некоего мистера Эдгара Виталли.

Преимущество обратной перспективы, конечно же, в том, что понятны становятся логические связи и проступают незаметные прежде повороты, которые и сложились в итоге в определенное развитие событий. Я уже упоминала совет моего врача: излагать все мои поступки хронологически. Жизнь состоит из цепных реакций, утверждает он, и чрезвычайно важна связь между причиной и следствием. Теперь-то я со всей очевидностью понимаю, что незначительный эпизод с брошью был одним из таких поворотов, а переезд к Одалии – другим, но главной вехой стали напечатанные мной признания Эдгара Виталли, ибо то была точка невозврата.

Если вы хотите знать, сожалею ли я об участи Эдгара Виталли, честно отвечу: нет. Я совершенно уверена, что мистер Виталли относится к той категории преступников, которой современные криминологи дали название «серийных убийц», а к таким людям питать сочувствие затруднительно. Хотя я сознаю теперь, что поступила неправильно, я все же не могу искренне утверждать, будто всецело раскаиваюсь в тех последствиях, к которым привели мои действия. Напротив, я, пожалуй, горжусь той ролью, пусть и незначительной, которую я сыграла в разоблачении мистера Виталли. Втайне я сожалею только о том, что приговор не приведен в исполнение, – говорю «втайне», ибо знаю: стоит признаться врачу, и он сочтет меня чудовищем, а потому свое нераскаянное удовлетворение я предпочитаю скрывать. Заметьте: я отнюдь не кровожадный дикарь какой-нибудь. Но, как любой истинно моральный человек, желаю торжества правосудия.

Ради хронологической последовательности и точности повествования сперва, я так думаю, надо рассказать, как вышло, что я напечатала признания мистера Виталли. Вопрос в том, с чего начать, – вероятно, лучше всего с самого мистера Виталли.

Об иных мужчинах говорят: он не из тех, кто женится. Эдгар Виталли – наоборот. Он был даже чересчур привержен идеалам супружества: за четыре года он вступал в брак пятикратно. Хотя сам мистер Виталли был молод и хорош собой, жен себе он подбирал иного пошиба: немолодых обеспеченных вдов. Помимо этого сходства их объединяло еще кое-что, а именно загадочный и пугающий факт: все они погибли от несчастного случая, принимая ванну, а незадолго до смерти были заботливо избавлены от своего богатства.

И я понимаю, почему от поведения мистера Виталли у сержанта кровь в жилах кипела. Дело в том, что этот мистер Виталли был (позволю себе прибегнуть к речевому обороту сержанта) худшей разновидностью подзаборной крысы: крысой в змеином жире. Самоуверенная тварь: образованием похвалиться не мог, но, судя по ухваткам, воображал себя умником. Возможно, даже гением себя воображал: на допросах у лейтенанта мистер Виталли не раз позволял себе такого рода намеки. Все, кто имел с ним дело в участке, с первой же минуты проникались уверенностью, что он виновен, и каждый только и мечтал о каре скорой и суровой. И тем не менее, хотя мистера Виталли уже дважды судили, оба раза он сам вел защиту и ему удавалось стяжать симпатии присяжных.

На второй суд я пошла из любознательности – понять, каким образом справедливость может обратиться в фарс. День я просидела в зале, наблюдая, как мистер Виталли манипулирует присяжными, устраняя их дурное мнение о себе с небрежной точностью ларинголога, вырезающего гланды. К мужчинам на скамье присяжных он обращался как один из них, выпивоха-гуляка, обычный парень, – мол, ну что ж, ясное дело, он рад избавлению от уз брака, от вечных попреков, лишающих мужчину мужественности, – ну вы же меня понимаете, взывал он к ним. А женщинам в зале довольно было этих жадных, красных, выпяченных губ под черными усами; время от времени он облизывался и выставлял в усмешке длинные белые волчьи зубы, словно шепча на ушко каждой женщине: «Вся моя вина в том, что я слишком хорош собой, и разве можно судить мужчину лишь за то, что он так привлекателен?» Женщины, по-видимому, соглашались, и смазливая внешность мистера Виталли склоняла их к снисходительности даже скорее, чем его слова убеждали мужчин. В итоге он особо и не старался доказать свою непричастность к утоплению очередной жены, а внушал, что даже если бы он приложил к этому руку – гипотетически рассуждая, само собой (тут нужно подмигнуть), – судить за это нельзя. Тогда-то я впервые и увидела разницу между виной и преступлением: мистер Виталли не сумел бы отстоять свою невиновность, но ухитрился внушить – по крайней мере, сборищу слабоумных представителей населения, которое у нас именуется судом присяжных, – что не совершал преступления.