Легаты печатей - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди, Андрей Валентинов cтр.№ 266

К чему бы?

– Дзядек – мой последний родственник. Предок. Когда папа и мама… Короче, когда я остался один и не умер – я добрался до Саратова. К дяде Георгию ехал, к отцову брату. Но его уже… В общем, не застал. У тети Нины спрятаться не мог, ее из дому выгнали, должны были вот-вот арестовать. Она дала мне адрес… Дзядек в Херсоне жил, в центре, у Екатерининского собора. Большевики ему две комнаты выделили – за то, что народоволец. Улицу в его честь назвать хотели. А потом решили расстрелять.

Данька слушал, не отрываясь, даже о пиве забыл. А старик вдруг понял, что не Даниилу Архангельскому, тирмену из иного, непривычного и чужого века, он рассказывает свою историю. Историю маленького, чудом выжившего после тифа мальчика в гимназической шинельке с чужого плеча. Мальчика, которого уже не называли Пьеро, но еще не дразнили братцем Камушком.

Расчувствовался, старый хрен? Не рано ли?

– Я не поляк. – Петр Леонидович резко, по-молодому, встал. – Бабушка Саша, папина мама, родом из Вильно. Она вообще-то Франя, но потом в православие перешла. Бабушка из литвинов, белорусов-католиков. Я про это сперва не знал. И про дзядека не знал, мы в 1922-м познакомились. Все, вечер мемуаров закончен. Шагом марш! Как там поется? «Не надо печалиться, вся жизнь впереди…»

Данька тоже встал, хотел о чем-то спросить, но передумал.

– «Вся жизнь впереди – напейся и спи!» Дядя Петя, «внук» по-польски так и будет – «внук»? Правильно?

– Внук? – поразился старик. – Понятия не имею. Дзядек меня все больше Гаврошем величал…

– Не хочу быть Гаврошем!

Мальчик нарочито засопел, шморгнул носом, словно вот-вот заплачет.

– Гаврош большевикам патроны таскал. Дзядек, я же тебя просил!

– Не большевикам, а революционным демократам. Сам виноват. Нечего было «Наган» в дом приносить, фрейшюц!

Игра, ставшая привычной для них двоих. К хорошему привыкают быстро. Дзядек рядом, у него крепкая и надежная рука, самое страшное наконец-то позади.

Утро, серебристый иней на желтой траве, стрелы перистых облаков, пустая степная дорога. Купленная на толкучке шинелька почти не грела, но мальчик и не думал жаловаться. Пусть маленькие жалуются! Ему целых семь лет, а скоро будет восемь! С дзядеком можно ничего не бояться – даже утреннего мороза.

До Новой Каховки двадцать верст голой степью. Старик и мальчик шли плечом к плечу. Не совсем, конечно – плечо маленького Гавроша едва доставало его спутнику до пояса, перетянутого немецким солдатским ремнем.

В Херсоне их не арестовали. Надо дойти до Новой Каховки.

Вначале дзядек не хотел уходить. Прочитал записку, подсунутую под дверь, неприятно улыбнулся, достал из ящика стола два револьвера. Верней, один револьвер и один пистолет. Знакомый и привычный «Наган», второй же – очень большой, черный, наверняка тяжелый. Потом дзядек рассказал: «Кольт», американский, образца 1911 года. Пуля быка с ног сбивает, даже если в кончик рога попадет.

Дзядек присел к столу, достал лист бумаги, макнул перо в чернильницу-невыливайку.

Мальчик понял сразу. Подошел, запрокинул голову, взглянул прямо в глаза:

– Я без тебя никуда не уйду, дедушка Казимир! У меня всех убили – и маму, и папу, и дедушку Владимира, и дядю Георгия, и дядю Игоря, и тетю Лену. Я с тобой останусь!

Дзядек подумал, отложил ручку.

Резко, по-молодому, встал.

– Собирайся. Идем в Новую Каховку.

И пошли они в эту самую Каховку. А как из Херсона выбрались (темно еще было, на патруль не наткнулись, повезло!), сразу хорошо стало. Степь, солнышко поднялось, дорога вперед тянется, от кургана к кургану, к неровному горизонту. Дзядек за руку держит, не отпускает. А у дзядека целых два ствола, словно у Сеньки Жадика.

Пах-пах-пах! Это из «Нагана».

Бух! Бух! Это из «Кольта».

Берегитесь, враги!

Мальчик хотел было попросить револьвер, но не решился. Не даст дзядек – и опять Гаврошем обзовет. Обидно! Игра, а обидно.

– Про Гавроша Виктор Гюго написал. – Он недовольно нахмурился. – Я не читал, но папа рассказывал. Гюго был французом. Французы – католики, а это скверно. А еще Гюго в бога не верил и против короля плохие слова говорил!

Рассердится дзядек или нет? Он ведь и сам против короля был. Даже хуже, против самого Царя! Еще хуже. Дзядек Царя-то и убил, Александра Освободителя. Говорит, что не сам, но все равно страшно!

– Плохие слова? Не только плохие, Гаврош. В твои годы Гюго на короля только что не молился…

Не рассердился. Дзядек – не из тех, кто сердится и обижается.

– …Потом понял, что на Людовика Бурбона молиться не имеет смысла, как и на всех других, которые в коронах. Людям свойственно умнеть, Гаврош. А это значит – менять свои взгляды. Иначе самим собой трудно остаться.

Мальчик задумался, пытаясь решить загадку. Менять взгляды – чтобы оставаться самим собой. Нет, сложно очень!

Вокруг лежала мерзлая осенняя степь. А над всем – над тихим, словно застывшим в ожидании, миром, над двумя одинокими путниками, над древними курганами, поросшими желтой травой, высоким шатром стояло бледное холодное небо.

Равнодушное солнце светило, не грея.

– Ты убил Царя, дзядек. Ты и твои друзья.

Кто знает, спрашивал мальчик или констатировал новую, жуткую для него истину. Царей нельзя убивать. Царям служат. Царю служил папа, служили дяди, оба деда. Они присягали. Они погибли.

Дзядек отпустил его руку, остановился:

– Спрашиваешь, жалею ли? Нет, не жалею. Понимаю, что был не прав, но не жалею. Царь убил моих друзей. Мои друзья убили его. Тогда мне казалось, что это справедливо. Кровь за кровь, смерть за смерть. Мы расплатились, Гаврош, счет закрыт. Мой счет – двадцать пять лет Шлиссельбурга. Это много. Пойдем.

И снова дорога, холодное небо, острые облака. Мальчик шел молча. Мальчик считал. Ему семь. Если двадцать пять лет поделить на семь или даже на восемь…

– Очень много, – наконец согласился он.

– Да. Но дело не в том, сколько лет. Меня простили, Гаврош!

Простили? Кто? Новый царь? Или сам боженька? Но дзядек говорил, что в боженьку не верит! Точнее, верит, но как-то иначе.

– Может, за то, что я сам кое-что понял. Теперь я спокоен, Гаврош. Если бы не ты, я бы никуда не ушел. Давно хотел опробовать «Кольт» в ближнем бою.

Дзядек не станет обманывать. Его простили – и очень хорошо. Но все-таки интересно, кто? Мальчик хотел спросить о большевиках: отчего те вначале сказали, что дзядек – герой и что в его честь переименуют Таврическую улицу, а потом решили улицу оставить Таврической, а дзядека арестовать?

Может, подманивали?

Впервые за это утро мальчик ощутил страх. Двадцать верст до Новой Каховки. «Ты выживешь, ты сильный!» – сказал папа. А теперь он не один, не среди бандитов Жадика, не в тифозном вагоне.