Операция "Вирус" - читать онлайн книгу. Автор: Антон Первушин, Ярослав Веров, Игорь Минаков cтр.№ 69

Но господа, ровно на те же вопросы дает ответы — свои, разумеется, — и христианство! Если же говорить о методе, то знаменитую «стругацковскую триаду», о которой мы уже упоминали, легко можно обнаружить в… Священном Писании, а именно — в Евангелиях.

Параллели очевидны. Если же вспомнить, что в подавляющем большинстве фантасты, как читатели, так и писатели, — атеисты или на худой конец агностики, картина становится завершенной. В самом деле, во всех нас с детства живет жажда чуда и вера в чудо. Все мы боимся смерти и хотели бы узнать, наверняка узнать — есть ли что-нибудь ТАМ? Все мы хотим заглянуть в будущее, всем нам «интересно, черт возьми, что будет после нас с людьми»… Мы так устроены. К добру ли, к худу, но мы так устроены.

Религия давала свои ответы на вопросы. Фантастика дает свои. Особенно фантастика научная (будем трактовать этот термин в широком смысле, а не как тексты о достижениях науки и о жизни ученых). В этом смысле любая масштабная НФ, если так можно выразиться, теологична. Ибо что такое НФ с точки зрения религиозного сознания? Богостроительство или Богоискательство. Ибо будучи атеистами или, во всяком случае, агностиками, фантасты все-таки остаются людьми, а людям свойственно искать или строить Бога. И во многих НФ-текстах сквозит: «Если Бога нет, то его следовало бы придумать».

Если же говорить о фэнтези, то оно тоже эксплуатирует жажду чуда (в его эскапистском окрасе), однако находится гораздо ближе к традиционной сказке. Мировоззренческие основы фэнтези все же лежат в области язычества, мифологического, а не религиозного сознания, поэтому оставим фэнтези за рамками нашего эссе.

3

Итак, если основы фантастики — в христианстве, а сама она — суррогат религии, немедленно возникает соблазн сопоставить с этой точки зрения фантастику западную и нашу. Потому как западно- и восточнохристианская традиция и, соответственно, мировоззрение, которое неизбежно наследуется даже ярым атеистом, различаются весьма радикально. И посмотреть, как это отражается на различиях между западной, в особенности — англосаксонской, протестантской, фантастикой и нашей, неизбежно несущей в себе осколки православного взгляда на мир. В таком анализе наиболее всего интересны произведения, которые условно можно было бы назвать апокалиптическими, эсхатологическими и утопическими.

Начнем с фантастики западной, как уже говорилось выше — преимущественно англосаксонской и протестантской. У протестантской этики есть ряд весьма странных для христианства моментов: Бог любит успешных, богатство и сила — мерило богоизбранности, а бедность и слабость — грех. Соответственно, умение торговать (включая ростовщичество, дотоле полагавшееся в христианстве страшным грехом), воевать и подчинять — благо. Все это нашло отражение на страницах американской фантастики в полной мере: везде, в Космосе, в прошлом и будущем, параллельных и перпендикулярных мирах успешно торгуют, воюют и колонизируют, попутно решая проблемы туземцев. Зачастую тем же способом, что и в Северной Америке.

Из протестантской этики следует и обожествление техники и технологии: для западного человека научно-технический прогресс — часть экзистенции, таинственное, хоть и рукотворное, нечто, овладение которым дарует силу и земное могущество. Но отсюда же и парадоксальным образом возникает трагичность мировосприятия: бренность земного бытия оборачивается злом, успех и деньги на тот свет не заберешь. Причем если конец света и Страшный Суд в православной традиции — это событие радостное, возвещающее сотворение Новой Земли и Нового Неба, то для протестанта суд Божий — именно что страшный. А прогресс, да, ведет к порядку и всемогуществу… Но и, удивительное дело, приближает последние времена.

Как ни странно, это позволило англо-американским фантастам широко и мощно ставить в своих произведениях вопросы экзистенциальные, затрагивающие глубинные основы человеческого бытия.

Первое по-настоящему эсхатологическое произведение создал, по-видимому, Герберт Уэллс. Конечно же, это — «Машина времени». Мрачные видения зашедшего в тупик человечества закрепляются еще более безысходной картиной умирающей безлюдной Земли. Надежды нет. Конец света неизбежен, человечество обречено.

Тот же Уэллс, гигант, заложивший основы всей современной фантастики, кроме разве фэнтези, дал нам и редкий в западной традиции пример утопии — секуляризованного представления о Царстве Божием, да и назвал свой роман соответственно: «Люди как боги»… Но все же доминантой западной фантастики стала антиутопия: от гротескного воннегутовского «Льда-21» до «ядерного апокалипсиса» и безысходно-инфернальных картин классического киберпанка.

В своих лучших образцах западная фантастика неизменно обращается к «вечным» и философским вопросам: например, «Гиперион» Симмонса — масштабная иллюстрация идей Пьера Тейяра де Шардена, помноженная на колоссальную битву с Антихристом — искусственным интеллектом. Правда, у Симмонса были предтечи. Это в первую очередь загадочный и малоизвестный у нас писатель Олаф Степлдон с его романами-трактатами «Создатель звезд», «Последние и первые люди» и др. Степлдона нельзя назвать мастером острого сюжета и изящным стилистом. Его интересовали не приключения, не судьба отдельного человека, его интересовало человечество, его космическая эволюция. Степлдону в каком-то смысле наследовал и Артур Кларк, еще один из западных фантастов-эволюционистов. Как и Симмонс после них, Степлдон и Кларк опирались на концепции де Шардена, что позволяет говорить о некой довольно устойчивой традиции в англо-американской фантастике.

Западные научные фантасты смело оперируют религиозными понятиями, символами и аллюзиями. В качестве иллюстрации хочется привести тонкое наблюдение новосибирского критика Валерия Иванченко по поводу недавно переведенного масштабного НФ-романа П. Уоттса «Ложная слепота»: «Роман апокалиптический. Он о конце человеческого мира. Земля останется, наука останется, интеллект будет преобразовывать космос — об их судьбе в «Откровении Иоанна» ничего не говорилось. А вот человек уйдет на Суд Божий… Роман, замаскированный под вязкую, въедливую (сто сорок четыре ссылки на околонаучные источники) сайнс фикшн, на самом деле трактует теологические истины… Но главное вот: космосу наша душа не нужна. Она интересна лишь тому, кто нам ее дал. К нему и вернемся». Лучше не скажешь.

А вот социальные мотивы в западной фантастике проявлены гораздо слабее. И уж совсем слабо интересует западных научных фантастов проблема власти — не как феномена, но как инструмента преобразования социума и Мироздания.

4

В русскоязычной фантастике все не так.

С самого начала русской дореволюционной фантастике (которая не была еще дифференцирована на научно-фантастическую и просто фантастическую литературу) были присущи религиозные мотивы. Достаточно вспомнить «Сон смешного человека» Федора Достоевского. Не гнушались классики и темы Царства Божия на Земле. О нем грезят герои того же Достоевского. Николай Гоголь в мучительной борьбе с собственным сатирическим даром трудился над вторым томом «Мертвых душ», за которым туманно прорисовывался том третий, задуманный как описание России, какой она должна быть с точки зрения евангельского идеала. Но в целом русская дореволюционная фантастика строилась на отрицании религиозного видения мира. Следуя традициям европейского позитивизма, первые русские фантасты видели в будущем рационально устроенное утопическое общество. Но как мы показали выше, утопии — это не что иное, как секуляризованные представления именно о Царстве Божием. Воспитанные в православной традиции, русские фантасты поневоле вносили в свои утопические построения, казалось бы, чуждые позитивистскому мировоззрению элементы. Жажда чуда требовала утоления, и полноценно утолить ее могли не технические усовершенствования, а социальные. Социум будущего в идеале должен быть совершенен столь же, как и тысячелетнее Царство Христа, обещанное Откровением Иоанна Богослова.