Тайна прикосновения - читать онлайн книгу. Автор: Александр Соколов cтр.№ 38

Военком сам лично посадил женщин в поезд, набитый поляками.

— Ну вот, землячка, всё, что я могу для тебя сделать. Сейчас водитель принесёт матрас для мальчика. Ночь вам придётся провести в тамбуре.

— Спасибо Вам! Не знаю, как Вас звать-величать, но мой Вам низкий поклон!

— Василем Степанычем меня зовут. Кончится война, даст бог, свидимся в Воронеже. Я был там, в феврале, после того, как наши взяли город. Сильно разрушен!

Польское воинство не оставило ни единого свободного пятачка в вагоне, солдаты сидели даже в проходе. Открыв окна, они курили, не сходя с места, некоторые пытались проникнуть в тамбур, но, увидев женщин с ребёнком во главе со старшим лейтенантом, отступали с шуточками. За окнами наступила ночь, стихло шумливое воинство в вагоне, и Паша распорядилась:

— Спим по очереди, по два человека! Аня, Мария Фёдоровна! Ложитесь «валетом», Борьку посередине, а мы с Настей постоим.

Запах мазута, лязг сцепного устройства и стук колёс мало волновали Пашу, но наступивший холод ночи проник в тамбур. Как тут не вспомнить земляка- военкома! Они раскатали матрас на полу, Паша прикрыла своей шинелью женщин и сына. Борька, привыкший ложиться рано, уже засыпал стоя. Запасливая Мария Фёдоровна достала из сумки тёплую кофту для Паши.

На третьи сутки поезд катил по России. За окнами мелькала милая сердцу картина: поля, лесополосы, перелески. Поляки угощали Борьку леденцами. Один из них, сносно говоривший на русском, утверждал, что у него такой же сын и неизвестно, увидятся ли они с ним.

Меж собой поляки хвалили генерала Андерса, сумевшего уговорить «вождя всех народов» создать польские боевые формирования для борьбы с фашизмом. Расконвоированные поляки из Казахстана и Сибири следовали в Союз на сборные пункты. Исхудавшие, в старой, изношенной и грязной польской форме, будущие воины имели жалкий вид, но настроение было боевое: «Лучше погибнуть в бою, чем от вшей!» — смеялись они. С верхних полок, где спали солдаты, словно шелуха от проса, сыпалась белесая пыль.

— Откуда песок на полках? — недоумённо вопрошала Аня.

— Какой песок, Анечка? Это вши! — прошептала Паша ей на ухо.

Часть поляков перешла в освободившиеся вагоны, и женщинам с мальчиком предложили свободные места. Польские кавалеры наперебой ухаживали, особенно за Настей и Аней (ладного старшего лейтенанта почему-то не задевали), шутили, громко смеялись, вспоминая Гитлера, но развернуться во всю мощь их неистощимой на выдумку братии мешали «обстоятельства» — они постоянно чесались! Если бы не открытые окна, можно было бы задохнуться от смрада, который стоял в вагоне из-за скопища долго не мытых тел. Среди поляков было много ещё молодых, и все они радовались самой возможности общения с женщинами, которого были лишены. Но, в целом, они были обходительны и хамства себе не позволяли.

Паша вспомнила теплушку, в которой ехала на фронт: вот так же там шутили и смеялись, пока не попали под обстрел под Ельней. Она смотрела на гимнастёрки, и ей вдруг представились пятна крови на них, от боли страдающие лица. Для них война начнётся через несколько дней, и лишь один бог знает, кто из этих весёлых, исхудавших парней останется жив.

Пока Борька спал, Аня неторопливо и обстоятельно рассказывала, как она решила ехать в Алешки, чтобы глянуть на Борьку:

— Прихожу на работу отпрашиваться, а начальник не отпускает. Чего, говорит, удумала, не такое нынче время, чтоб разъезжать. Да как же, говорю, сестра с мужем в разводе, сам он неизвестно где, мать на фронте. мальчик без отца-матери. А сама думаю: забирать Борю не буду, разве плохо ему с дедом да бабкой? Только посмотрю и — обратно.

Приехала, вошла в калитку, да так и замерла на месте: выбегает заморыш, словно он всё время ждал у этой калитки, кричит: «Мама, мамочка моя дорогая, ты приехала!» А сам весь дрожит, худенький, грязный. Прижала его к груди — и думать не думала, что он помнит меня. Гладит щёку мою, глазёнки блестят от радости, и всё тараторит без умолку: «Ты теперь будешь жить со мной, мамочка? Я буду спать с тобой. Ты больше не уедешь, да, мамочка?»

Я слова не могу вымолвить, сердце разрывается, как же я теперь его оставлю? Тут дед вышел, за ним бабка Оля, невестки — одна, потом вторая — все собрались. И стали причитать, как им всем тяжело.

— Неужели и Зинуля жаловалась?

— Да нет, особенно за всех старалась Галка, жена Жоржа. Я решила: будь что будет, заберу Борьку! Так им и сказала. Принялась ребёнка мыть, одевать. И никак слёз не остановлю. Скоро и отец откуда-то явился, улыбается: «А, Анюта приехала! Здравствуй!» Ну, думаю, не отдаст сына. Но он только помрачнел: «Я сутками дома не бываю, на мне хозяйство разваленное. А тут — две невестки со своими детьми, не ладят меж собой, старики слабы здоровьем, смотреть за всеми не могут». Вечером собрал кое-каких продуктов, отвёз на станцию: с тобой, говорит, Борьке будет лучше.

Доехали мы до Поворино, а оттуда с эшелоном до Воронежа. Приехали домой, посадила я Борьку на кровать и опять в слёзы. Да что же, говорю, я с тобой делать буду, господи! Завтра мне на работу, а тебя куда? А он мне: мамочка, ты иди на работу, а я буду сидеть здесь тихо-тихо и ждать, только не вези меня обратно. И заплакал.

Тут я пришла в себя — мальчик ты мой, никуда я больше тебя не повезу, будем жить как-нибудь вместе. Так и стали жить: я уходила на работу, а Боря взаперти сидел один; еды ему наготовлю, а он сам и поест, потом играет с игрушками. Купила ему трёхколёсный велосипед — уж так он радовался! Так целыми днями и катался по комнате, пока не приду.

Узнал об этом начальник, вызвал и давай костить меня: дурья ты голова, ребёнок не твой, зачем его привезла, под военный трибунал пойдёшь. Слава богу, главврач помог.

Потом приказали готовиться к эвакуации. За нами прислали машину, никаких вещей брать не разрешили, только чемоданчик с Бориной одеждой. На станции погрузили нас в товарный вагон-теплушку — посередине стояла железная печка. Вагон с нарами, битком набит. Нам место досталось у входа, двери открывать нельзя, часто бомбили. Через двое суток на какой-то станции нас высадили из вагонов, привели в станционное помещение, накормили, дали хлеба… На следующие сутки подали пассажирский состав и стали всех распределять по вагонам. Нам с Борей повезло: попали в комсоставский и даже устроились у окна.

Здесь я познакомилась с Верой Петровной, она ехала с тремя дочками — двенадцать, девять и шесть лет девочкам. Муж, старший лейтенант, — на фронте. Ехали мы почти два месяца вместе. Я всей душой полюбила эту замечательную женщину. Сама с тремя детьми — и нас ещё выручала из всех бед. Никогда этого не забуду.

Прибыли в Алма-Ату, там нас не приняли, отправили в Манкент, где и распределили по колхозам. Мы с Верой Петровной попали вместе в аул Кара-Булак и поселились у деда Бекбулата Исаева. Он жил с женой и внуком Абдунаби, ровесником Бори. Боря сразу с ним сошёлся, подружился, хорошо научился разговаривать на их языке — потом даже стал у нас переводчиком.

На воинский учёт мы стали ещё в Манкенте — через месяц меня вызвали в военкомат. Вера Петровна получила деньги и карточки на хлеб, а мне ничего не выдали. Военком сказал мне — аттестовать ребёнка не могут, так как на запрос о его матери пришёл ответ, что сведения о ней отсутствуют. Уж не знаю, что было бы с нами, если бы не Вера Петровна! Пока я на работе, она вместе со своими детьми кормила и Борю, присматривала за ним. Потом она переехала на другую квартиру, нам стало труднее.