Я был рад, что Уина уже крепко спала. Заботливо завернув ее в свою куртку, я сел рядом с ней и стал ожидать восхода луны. На склоне холма все было спокойно и пустынно, но из темноты леса доносился по временам шорох живых существ. Надо мной сияли звезды, так как ночь была очень ясная. Их дружеское мерцание успокаивало меня. На небе уже не было старых созвездий: все они приняли новые очертания благодаря тем медленным перемещениям звезд, которые становятся заметными только по истечении сотен человеческих жизней. Один Млечный Путь, казалось мне, остался тем же клочковатым потоком звездной пыли, как и в наше время. На юге сияла какая-то очень яркая, неизвестная мне красная звезда, она была ярче даже нашего голубоватого Сириуса. И среди всех этих точек мерцающего света мягко и ровно сияла одна большая планета, как будто спокойно улыбающееся лицо старого друга.
При свете звезд все заботы и горести земной жизни показались мне совершенно ничтожными. Я думал и о великом предварении равноденствий, которое заставляет земную ось описывать большой круг между звездами. Только сорок раз совершился этот молчаливый оборот за все восемьсот тысяч лет моего путешествия. И за эти несколько оборотов вся деятельность, все традиции, вся сложность организаций, национальности, языки, литература, стремления, даже воспоминания о Человеке, каким я его знал, были вычеркнуты из жизни. Взамен этого в мире были эти хрупкие создания, забывшие о своем высоком происхождении, и белесые существа, приводившие меня в ужас.
Я думал и о том Великом Страхе, который разделил оба отпрыска человеческого рода, и впервые с внезапным содроганием ясно понял, что это за мясо видел в Подземном Мире. Нет, это было бы чересчур ужасно! Я взглянул на маленькую Уину, спавшую под звездами рядом со мной, на ее личико, беленькое и ясное, как звездочка, и тотчас же отогнал страшную мысль.
Всю эту долгую ночь я старался, насколько мог, не думать о Морлоках и убивал время, стараясь в новом беспорядке звезд найти следы старых созвездий. Небо было совершенно ясное, за исключением нескольких легких облачков. По временам я засыпал ненадолго. Когда мое бдение уже истомило меня, в восточной части неба показался слабый свет, подобный зареву какого-то бесцветного пожара, и вслед за тем взошел белый тонкий и остроконечный серп убывающей луны. А за нею, как бы настигая и затопляя ее своим сиянием, блеснули первые цвета утренней зари, сначала бледные, но потом с каждой минутой все более и более разгоравшиеся алыми красками и теплотой. Ни один Морлок не подходил к нам; в эту ночь я не видел никого из них на холме. С доверчивым светом наступающего дня все мои ночные страхи стали казаться почти смешными. Я встал и увидел, что моя нога в башмаке без каблука распухла около лодыжки, пятка болела. Я сел на землю, снял башмаки и отшвырнул их прочь.
Разбудив Уину, я спустился с ней вниз. Мы вошли в лес, теперь зеленый и приветливый, а не черный и зловещий, как ночью. Позавтракав найденными в нем плодами, мы встретили затем несколько прекрасных детей земли, которые смеялись и танцевали в солнечном свете, как будто в мире никогда не существовало ночей. Но тут я вспомнил еще раз о том мясе, которое видел у Морлоков. Теперь мне уже было ясно, что за мясо это было, и я от всей души пожалел тот слабый ручеек, оставшийся на земле от когда-то могучего потока Человечества. Ясно, что много раньше, века назад, пища у Морлоков иссякла. Возможно, что некоторое время они питались крысами и тому подобной мерзостью. Даже и теперь человек гораздо менее разборчив в выборе своей пищи, чем был в прежние времена, значительно менее, чем любая обезьяна. Его предубеждение против человечьего мяса не есть глубоко укоренившийся инстинкт.
И теперь эти бесчеловечные потомки людей!..
Я постарался взглянуть на все с научной точки зрения. Во всяком случае, Морлоки были менее человекоподобны и более далеки от нас, чем наши предки-каннибалы три или четыре тысячи лет назад. А те высокие умственные способности, которые сделали бы для нас такое положение вещей истинной пыткой, уже окончательно исчезли. «О чем мне беспокоиться? – подумал я. – Эти Элои служили только откормленным скотом, который сохраняли и который отбирали потом себе для еды муравьеподобные Морлоки, – вероятно, они даже наблюдали за тем, чтобы Элои хорошо откармливались…» А тут маленькая Уина танцевала около меня!
Я попытался подавить охватившее меня отвращение, заставляя себя думать, что такое положение вещей – суровое наказание человеческого эгоизма. Люди хотели жить в роскоши и наслаждении за счет тяжелого труда своих собратьев-людей, оправдываясь необходимостью, и вот, когда настало время, та же необходимость повернулась к ним обратной стороной. Я даже, подобно Карлейлю, пытался возбудить в себе презрение к этой жалкой аристократии в период ее упадка. Но как ни велико было их духовное падение, все же Элои сохранили в своей внешности слишком много человеческого, чтобы не возбуждать моей симпатии и не делать меня невольным участником унижения и страха.
Что нужно было делать при таких обстоятельствах, я еще не знал. Прежде всего я хотел найти какое-нибудь безопасное убежище и достать металлическое или каменное оружие. Это было неотложной необходимостью. Затем я надеялся раздобыть средства для получения огня, чтобы иметь факел, так как я знал, что это оружие было самым действенным против Морлоков. Я хотел еще устроить какое-нибудь приспособление для того, чтобы выломать бронзовые двери Белого Сфинкса. У меня было намерение сделать таран. Я был уверен, что если войду в эти двери, неся перед собой факел, то открою там Машину Времени и буду в состоянии вырваться из этого Будущего Времени. Я не думал, чтобы Морлоки были достаточно сильны и смогли передвинуть мою Машину куда-нибудь очень далеко. Уину я решил взять с собой обратно в наше Время.
Обдумывая все эти планы, я продолжал идти к тому зданию, которое в своем воображении выбрал для нашего жилища.
VIII
Когда около полудня мы дошли до Зеленого Фарфорового Дворца, я нашел его полуразрушенным и пустынным. В окнах торчали только осколки разбитых стекол, а большие листы зеленой облицовки отвалились от проржавевшего металлического остова. Он стоял на лугу, на очень высоком месте, и, взглянув в северо-восточном направлении, я изумился, увидя большой морской рукав, или, скорее, залив, где, по моим соображениям, были когда-то наши Вондсворт и Баттерси. Мне тогда же пришел в голову вопрос о том, что произошло или происходит теперь с живыми существами, населявшими морскую глубину, но я не развивал дальше этой мысли.
Оказалось, что Дворец был действительно сделан из фарфора, и вдоль его фасада тянулась надпись на каком-то незнакомом языке. Мне пришла в голову нелепая мысль, что Уина может помочь разобрать ее, но оказалось, что даже самая мысль о писании никогда не приходила ей в голову. Она всегда казалась мне более человеком, чем была на самом деле, может быть, потому, что ее привязанность ко мне была такой человеческой.
За огромными створчатыми дверями, которые были открыты и поломаны, мы увидели вместо обычного зала длинную галерею с целым рядом боковых окон. При первом же взгляде я понял, что это музей. Паркетный пол был покрыт густым слоем пыли, и под таким же серым покровом находились все удивительные и разнообразные предметы, наваленные здесь повсюду.