Те, которые - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Жвалевский cтр.№ 36

– А мы больше никуда не прыгаем, – вдруг сказала моя половинка. – Ни ты, ни я.

И тут тоже ничего не добавишь. Не прыгаем. Ни разу с тех пор не чесались лопатки, ни разу я не почувствовал головокружительный запах валерьянки. И у Нади, я знаю, то же самое.

Все это уже сто раз обсуждалось.

– Я думаю, – Надя уже почти успокоилась, – мы теперь обычные. Мы проживем свою жизнь и умрем, как все.

Я пожал плечами:

– Поживем – увидим. То есть помрем – увидим.

И эта тема не новая. Даже эту шутку я повторяю раз в десятый. Сейчас Надя спросит, не страшно ли мне будет умирать. Я честно отвечу, что не страшно, потому что умирать нам с ней приходилось слишком много раз. Ко всему привыкаешь. И Надя тоже скажет, что ей не страшно, только очень жалко Машеньку. И снова я буду ее утешать.

Но моя половинка неожиданно спросила:

– А где «Пианино»?

– Спрятал, – ответил я, немного удивилась, – ты же просила.

– Я просила выбросить… – Надя резко вывинтилась из-под моей руки. – Леш, найди, а?

Даже в темноте я увидел какой-то нехороший блеск в ее глазах.

– Давай утром, – попросил я малодушно.

Надя продолжила буравить меня взглядом.

Когда я принес «Пианино» и протянул ей, она взяла «терку» не сразу. Я уже собирался убрать свою поделку с глаз долой, а завтра все-таки выбросить, но тут Надя решилась. Она взяла «Пианино» осторожно, словно поднос с чашками, полными кипятка. Положила перед собой, закрыла глаза и опустила пальцы на мятую поверхность.

Я следил за моей половинкой в странном волнении. Она, наоборот, вдруг успокоилась и быстро-быстро пробежалась подушечками по запыленным вмятинам и выпуклостям. Описала полный круг, бросила на «Пианино» ладонь правой руки, продолжая хаотичную пробежку пальцами левой. Чем дальше, тем спокойнее становилось ее лицо. И тем тревожнее было мне.

– Две хорошие новости, – весело сообщила Надя. – Мы не умрем. А главное – Машеньку можно вытащить.

Она раскрыла глаза. В полумраке, в отблеске уличных фонарей эти глаза показались мне огромными фарами здоровенного карьерного самосвала – потушенными, но готовыми вот-вот вспыхнуть.

– Леша, – сказала Надя, – если ты меня любишь, если я тебе дорога, пожалуйста, верь мне.

– Я верю, – глухо ответил я, пристально вглядываясь в ее разгорающиеся глаза.

В них я увидел нечеловеческую надежду, огромную любовь, веру в нас… Много чего я там увидел, кроме того, что боялся обнаружить – сумасшествия.

– Тогда, пожалуйста, ради всего… Не мешай!

Я кивнул. Надя с бешенной силой надавила на «Пианино». Старый метал недовольно заскрипел, изгибаясь – и, повторяя его деформацию, начала изгибаться Надя.

Я двинулся с ней, но наткнулся на полный мольбы и угрозы взгляд, остановился.

Моя жена отправлялась спасать нашего ребенка. Она одновременно и играла на «Пианино», и перестраивала его, превращая привычную мелодию внутреннего зрения в какофонию изменения мира. Звуки мнущегося металла и Надины стоны раздавались в мучительной гармонии. Они превращались в единое целое – исполнитель и инструмент.

Я не мог этого слушать, не мог видеть, как судороги корежат такое родное тело. И не мог уйти, должно быть, потому что все это слишком напоминало наше с Надей слияние в постели.

И вдруг все закончилось. Надя распахнула рот в неслышном крике, рванула «Пианино», разрывая его надвое… и завалилась на бок.

Она лежала тихо-тихо, словно отдыхала, но я знал, что моя половинка сейчас уже далеко отсюда, в мрачном мире без пространства и почти без времени, откуда хочет сбежать наша Машенька. И ни в какое тело она больше не вернется.

Я осторожно освободил остатки «Пианино» от захвата еще теплых пальцев. Посмотрел на куски металла, которые теперь годились только для инсталляции «Следы войны» – и обнаружил, что мои руки колотит, как от лютого мороза. Или от лютого похмелья, как руки проклятого алкаша Петровича, руки, которые соорудили это чертово «Пианино».

Брезгливо отбросив остатки «Пианино», я аккуратно накрыл тело Нади одеялом и поцеловал в щеку.

Я вышел на балкон. Рамы были распахнуты в приглашающем жесте. Пятый этаж. Нужно прыгать вниз головой, чтобы наверняка. Это очень больно, я помню, я пробовал, но что ж делать? Не бросать же семью в огромной пустыне Вселенной. И потом, моей половинке может понадобиться помощь, когда она будет вытаскивать дочку из сумеречного мира.

Последняя мысль заставила меня поторопиться. Я легко вскочил на ограждение балкона и, не тратя времени на колебания, солдатиком нырнул вниз.

Уже в полете меня догнала мысль: «А вдруг мы с половинкой ошиблись? Вдруг мы действительно просто умрем? Навсегда?»

Но ее тут же вытеснила другая, простая и ясная: «Тогда тем более…»

(Человек, который исцелился)

Рождения Богдана ждали с нетерпением. Даже имя ему придумали заранее. Но все вышло совсем не так, как ожидали, – а когда оно случается так, как ожидали?

Врачи сказали:

– Родовая травма.

Врачи предупредили:

– Ходить не будет. Говорить не будет. Соображать будет, но с большим трудом.

Врачи предложили:

– Отказывайтесь. Вы еще молодые, родите себе еще.

Но родители даже не рассматривали это предложение всерьез. Они стали растить Богдана так, как ни одни другие родители не растили своих совершенно здоровых детей. Они испробовали все: известных врачей, неизвестных врачей, шарлатанов, массажистов, целебные воды, гомеопатию, классическую музыку, мануальную терапию и много еще всего. Трудно сказать, что помогло. Бабушки-травницы уверяли, что, мол, их приговоры с наговорами (если бы еще эти врачи не лезли – вообще бы хорошо было!). Адепты гидромассажа приписывали заслугу себе (только зря парня к бабкам тягали!). Врачи, стараясь не вспоминать собственные прогнозы, признавали, что современная наука ушла вперед семимильными шагами (а вот все эти специалисты нетрадиционной медицины, это, вы простите…)

Может быть, помогло все сразу. А может статься, на одной родительской любви вытащили мальчика. Но факт остается фактом: Богдан рос хотя и с отставанием от сверстников, но не овощем. Ходил с трудом – но ходил! Говорил не очень четко – но не мычал! С таблицей умножения были проблемы – но ведь у многих взрослых проблемы с той же таблицей!

Наверное, версия с родительской любовью – самая правильная. Нет, его не баловали сверх меры. Отец то и дело прикрикивал: «Сиди ровно! Не горбись!», да и мама особо над Богданом не сюсюкала. Да только любовь – это не одни поцелуйчики да поглаживания по головке. Любовь…

…Это когда сидишь у кроватки, а сын плачет, и ты не можешь ничего сделать, а он плачет, и ты утешаешь, а он к тебе тянется, ждет, что ты поможешь, снимешь боль. Но ты не можешь снять боль, потому что никто не может. Болеутоляющее давать нельзя, а ножки у сына очень болят, ведь их специально сломали, чтобы они росли правильно…