Картахена - читать онлайн книгу. Автор: Лена Элтанг cтр.№ 116

– Беглость, какая удивительная беглость! – качали головами дамы, и да! – я чувствовал себя беглецом.

Мои кисти сновали по клавишам, а я лежал на сырой пружинистой траве и смотрел в небо, заслоненное листьями масличной пальмы или, на худой конец, низкорослого папоротника. Я хотел лежать там и смотреть в небо, а больше ничего не хотел, ну разве что море слышать где-нибудь в десяти шагах, оглушительно смеющееся море, не стесненное пляжными ларьками и причалами. За окном гостиной звенели трамваи, гостьи щелкали зажигалками и трясли головами, довольная мать стояла в дверях, от нее пахло вином, в вырезе платья виднелись сияющие бусины пота.

В восемьдесят седьмом мы жили в черном от сажи городе, переполненном фабриками и костелами, в отдаленном районе, где на всю улицу было только две лавки – зеленная и писчебумажных товаров, а все остальное пространство было занято коттеджами, равномерно выходящими из земли, будто волшебные воины в книжке-раскладушке. Хрусть – и развернулись веером. Я жил в относительной тишине и был этому рад.

В центре города, куда мне приходилось ездить в школу, было угрюмо и неспокойно, люди были нарядными и сидели в кафе, как полагается настоящим европейцам, но выглядели при этом набитыми соломой чучелами, настороженными и вялыми. Хотя вполне вероятно, что они казались мне такими потому, что я видел их по дороге в ненавистную школу господина Гертца. Однажды мать сказала, что пианино меня прокормит в любых обстоятельствах, и всю дорогу до школы я представлял себе эти обстоятельства. Например, как началась война, город разбомбили, соломенные чучелки лежат вповалку, фабрики захлебываются тревожным воем, а я сижу посреди ресторанного зала и исполняю «Этюд номер девять». Ветер понемногу разносит солому, холодное вино алеет в уцелевших графинах, собаки бегут вдоль улиц с кровавыми ошметками в зубах, а я играю легкое стаккато и мету клавиши челкой. Потом я встаю, направляюсь на ресторанную кухню и жарю себе яичницу.

Мое детство разделилось на белую страшноватую косточку и прозрачную мякоть, будто недозрелая слива. Мы жили за границей, так принято было говорить, хотя мне казалось, что мы живем там, где живем, а за границей как раз остался Вильнюс. Он был прозрачной кисловатой мякотью, которая холодила язык. Я помнил темноватое кафе-мороженое на углу, железную горку в виде слона в соседнем дворе, кофейный обливной камин в спальне родителей, всегда забитый ненужными газетами. Еще помнил пластинку, которую часто слушала мать: «Geduld, Geduld, wenn mich falsche Zungen stechen». Теперь я знаю, что это означает. Терпение, терпение, когда тебя колют языки фальши.

Работа у отца была какая-то странная, иногда он месяцами не появлялся дома, а приехав, ни с кем не разговаривал, запирался в гостиной и шуршал бумагами. Лицо у отца было цвета охры, очень сдобное, и я часто представлял, как он бреет себе голову изогнутым тибетским ножом с костяной рукояткой. Нож висел в гостиной на стене, так высоко, что дотянуться было невозможно.

Однажды у отца начались неприятности, и он уехал в прозрачную мякоть, чтобы их улаживать. Его кололи языки фальши, я полагаю. Однажды языки победили, и мы вернулись в Вильнюс, в залитую светом квартиру над кафе-мороженым, но не успел я насладиться забытой мякотью, как мой чемодан снова сложили, и марш-марш.

Путешествие на Запад с царем обезьян замедлилось и превратилось в сон в красном тереме. Отец считал, что в Вильнюсе у меня нет никаких шансов научиться чему-нибудь путному. Его английский приятель щелкнул пальцами, и меня взяли в колледж, где я целый год прогуливал церковную службу по утрам, надевая кроссовки в кустах возле церковных дверей, запихивая пиджак в терновую гущу и отправляясь на пробежку. Но это было целую вечность спустя, в девяносто девятом.

Протокол собрания персонала отеля «Бриатико»: страница первая из двенадцати.

Адвокат X.

Ваш прежний хозяин подписал с синьорой Диакопи договор о пожизненной аренде земли, как вы все знаете. Владелец земли не вмешивался в дела отеля до поры до времени, но после гибели хозяина подал бумаги на пересмотр условий договора. Ситуация усложнилась тем, что у синьора Аверичи неожиданно объявился партнер, и, хотя формальных прав на землю у него не было, в силу своей деликатности мой клиент не желал бы открытого конфликта.

Фельдшер Б.

Какой еще партнер? Назовите имя.

Адвокат X.

Поэтому дело затянулось и потребовалось много усилий. Владелец мог бы прекратить аренду сразу после смерти Аверичи, но тут выяснилось одно обстоятельство: новый партнер являлся прямым потомком Диакопи, хотя и не был упомянут в завещании. Владелец решил не судиться и удовольствоваться рентой, но, как видите, все сложилось самым неожиданным образом. Синьор Диакопи погиб, и отель существует теперь лишь на бумаге. Без земель и угодий ваш «Бриатико» – это воздушный шар, который вот-вот унесет ветром.

Повар В.

Вот оно как – двести лет поместье было яслями, полными овса, а теперь вдруг стало воздушным шаром? Скажите лучше прямо: в сентябре нас вышвырнут отсюда чужеземные монахи. Почему бы старухе не завещать свое богатство церкви Святого Андрея в Салерно? Там стены расписаны архангелами, и мощи эти самые есть, и паломников не меньше, чем у греков.

Адвокат X.

Синьора предпочла передать земли и прочее православному монастырю, чтобы искупить свою давнюю вину, о которой в завещании ничего не сказано. Но киприоты не имеют к закрытию отеля никакого отношения.

Фельдшер Б.

Ай, бросьте! Все знают, что греки закрывают гостиницу и намерены разбить здесь виноградники. Просто монахам стыдно вести себя не по-божески и отнимать у честных людей работу. Небось боятся крепких деревенских проклятий, вот и прячутся за адвокатской конторой!

Управляющий С.

Ну, довольно. Сегодня вы узнали три неприятные новости, одна из которых была мне известна уже давно. Я знал, что Аверичи продал часть дела, а может, и половину. Уж не знаю, что взбрело ему в голову, но он сделал это в одночасье, поздно вечером, и вызывал сюда салернского нотариуса. Вторая новость – это то, что Лука Диакопи жил здесь с начала января, под чужим именем, выкрашенный в седину, будто клоун, а я понятия об этом не имел. Третья… (см. следующую страницу).

* * *

Нет, не стану использовать стенограмму в тексте, подумал Маркус, выходя из мотеля, персонажей будет пятеро, включая автора, и никаких посторонних включений. С другой стороны, майское собрание в «Бриатико» – это начало конца, катарсис, аристотелевские eleos и phobos, а также anagnoresis, понимание. Пренебрегать ими не следует, так что несколько страниц придется оставить. Или нет, одну.

Утром ливень стоял сплошной стеной, ему пришлось одолжить зонт у мужа хозяйки, чтобы дойти до табачного киоска на углу. Часам к десяти небо просветлело, и Маркус решил спуститься в гавань, проведать клошара, а заодно и позавтракать. Рюкзак был еще влажным, но он сунул в него туго свернутую куртку, термос и трубку, а потом, подумав, и синий блокнот. Пока он бродил по комнате в поисках карандаша, ему в голову пришла мысль, что он счастлив. Именно мысль, а не ощущение. Он был счастлив оттого, что уже несколько дней не выходил из дому без блокнота. Оттого, что вспомнил свой собственный голос и говорил теперь сам с собой, как прежде, на равных. В конце зимы он на такое и надеяться не мог.