Волшебников всегда губила самонадеянность. Радуге и в страшном сне не могло присниться, что какой-то простолюдин-самоучка или маг-ренегат придумает-таки средство, лишающее чародея способности творить заклятья. Без этого, понимал Император, он не добился бы и десятой доли успеха. Всё рассчитал патриарх Хеон, жаль, ошибся лишь в самой малости; впрочем, едва ли хитрый лигист остался бы в союзе с правителем Мельина – крысы ищут лишь собственной выгоды. А какая уж тут выгода, когда с одной стороны – Семандра, с другой – бароны вкупе с магами, а с третьей надвигаются твари Разлома, грозя похоронить всех, и врагов, и друзей, не делая меж ними различий.
Что ж, не будем мешкать. Посмотрим, не обломает ли зубья о броню легионов хвалёный «капкан Нерга».
* * *
– Гвин?.. Гви-ин, мне страшно, Гвин…
– М-м? – Император просыпается мгновенно, сон слетает с век подобно ночному мотыльку, рука сама находит эфес.
Сеамни стоит на коленях, волосы распущены, руки молитвенно сжаты – ни дать ни взять, кающаяся грешница. Хотя, как иерархи Спасителя бежали на дальний юг, о Церкви в Мельине почти забыли; лишь не бросившие паству простые священники мелких храмов пытались, как могли, напоминать о вере.
– Они начнут сегодня, – медленно произносит Дану, едва разжимая губы. – Нерг устал ждать. Им нужна кровь, этим всебесцветным. Кровь, смывающая все краски с сути вещей. Серая кровь. Крысиная…
– У крыс она красная. Как и у нас.
– Серая кровь. Крысиная, – упрямо повторяет Дану.
Серая кровь. Серый туман. Живое марево, заполнившее Разлом.
…Туман, мокрый и холодный. Плещущийся волнами вокруг холма, где на вершине горят два алых пятна, рассечённые чёрным крест-накрест.
Сквозь мглу прорисовывается острая игла, вонзившаяся в далёкое небо, царапающая облака. Башня Нерга – всё в этом видении надело маски.
– Они начнут сегодня, – плывёт завораживающий шёпот.
– И ты начни! – С холма сквозь мглу протягивается твёрдая рука. Чёрная латная перчатка крепко стискивает белую, трещит и гнётся кость, брызжет в разные стороны мигом вскипающая кровь, однако Император даже рад этой боли – потому что так приходит освобождение.
Он теряет кровь, с кровью – уходит жизнь. Так пусть уж уйдёт так, чтобы от башни Нерга не осталось даже воспоминаний.
– Коня, Кер-Тинор!
Мы тоже начинаем.
* * *
Имперский лагерь не спал. Вернее, спали в нём только те, кому положено. Менялась прислуга возле требушетов, баллист и катапульт, в свой черёд несли стражу на частоколах отряды велитов, и белые, свежеошкуренные концы брёвен угрожающе целились в ночное небо.
Всё изменилось в единый миг, стоило Императору вскочить в седло, а Вольным – сомкнуть вокруг него ряды.
Сеамни тоже вспархивает на конскую спину и неожиданно завязывает себе глаза тёмным шарфом. Император удивлённо поднимает бровь, однако на слова у него уже не остаётся времени – прямо по лагерю, опрокидывая палатки и котлы на треногах, мчится верхами Сежес, сопровождаемая Баламутом, едва удерживающимся за спиной у чародейки.
– Начали! – вопит волшебница, не обращая внимания на легионеров из числа Серебряных Лат. – Начали они, повелитель!
– Не хватило терпения дождаться, пока мышь дёрнет за крючок?
– Какие мыши, какой крючок! Демоны, мой Император!
…Подножие башни Нерга скрывали клубы жирного, непроглядного дыма. Иссиня-чёрного, невозможного в природе. Казалось, там горит сама земля.
И, подобно тому, как из серой мглы Разлома возникали козлоногие, из аспидно-клубящегося мрака десяток за десятком выходили самые причудливые существа, какие только могло представить себе человеческое воображение.
Создание, вызванное адептами Бесформенного и окончательно добитое сейчас Сеамни, показалось бы по сравнению с ними истинным красавцем, образцом гармонии и изящества.
Прыгучие, на уродливых лягушачьих лапах, с длинными пастями, усеянными зубами в три ряда, – такие никогда не появятся сами по себе, только силой злобной, извращённой магии. Ползающие, с клубком щупалец на темени и крабьими клешнями. Огромные пауки со скорпионьими хвостами и жалами. Имелись и отдалённо напоминавшие людей – многорукие великаны о нескольких головах, словно сросшиеся телами.
– Это – ловушка? – нахмурился Император.
Атака, конечно, опасная. Но она в лучшем случае отбросит легионы от башни. Или всебесцветные намерены захлопнуть капкан не в этом месте?
– Сежес!..
– У меня всё готово, мой Император. – Волшебница хищно усмехнулась. – Вот и права оказалась. Берегла-берегла… а сейчас пригодится.
Баламут только страдальчески покачал головой и осторожно придвинулся, словно готовясь в случае чего подхватить чародейку.
Скрюченные пальцы Сежес впились в гномий амулет, сквозь сжавшуюся ладонь пробивался яркий, режуще-белый свет. В руке стали видны жилы и даже кости; голова волшебницы запрокинулась, губы побелели, глаза закатились.
Баламут поспешил поддержать её, не то Сежес и вправду бы опрокинулась.
…Демоны не успели добраться до частокола, где уже приготовились к отпору легионеры. Наверное, чародейка «отзеркалила» чары, потому что вдоль всей линии имперских укреплений заклубился такой же дым, непроглядный и густой, только другого цвета – застарелой крови.
Из него такими же стройными рядами повалили такие же создания, что бросил на мельинскую армию Нерг. Столь же мерзкие и отвратительные. Не уступающие в кровожадности. И точно так же готовые сражаться до конца, не щадя живота своего.
Воины передовых когорт, уже готовые встретить вражий натиск, разразились восторженными воплями. Через головы «своих» демонов полетели арбалетные стрелы – во множестве.
Нерг не ответил ничем.
Тревога уже подняла на ноги всех в имперском лагере, выстраивались легионы, иные – лицом к башне, иные – спиной, на случай, если атака последует и с тыла.
С рёвом, визгом, воем и скрежетом две армии демонов сцепились.
А Сежес тихонько вздохнула и без чувств осела на руки к Баламуту.
Император, Сежес, Вольные, Клавдий и остальные, замерев, смотрели, как орда вышедших из ночного кошмара чудовищ рвёт друг друга на части, кромсает клешнями, давит щупальцами, вспарывает когтями животы и норовит задушить врага его собственными кишками. Ни та, ни другая стороны не могли взять верх, чёрно-красное кольцо то придвигалось ближе к башне всебесцветных, то вновь подавалось назад, к частоколам; нерассуждающие тупые твари терзали друг друга, и даже закалённым легионерам становилось дурно при виде вспоротых животов и порванных глоток.