Сами по себе - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Болмат cтр.№ 47

На прибрежном шоссе Марина остановила машину. Это была старая серо-коричневая «Волга». Водитель, немолодой седоватый мужчина в очках и в белой рубашке с галстуком, неловко пришпиленным на груди латунной булавкой с поддельным янтарем, согласился подвезти ее до города. Минут пять они ехали молча.

— Мы вот поспорили как-то с женой, — сказал мужчина, когда они выехали из Петергофа, — она говорит, что современная молодежь не читает ничего. Это правда? — он взглянул на Марину. — Или не до того? — Он кивнул на ее живот.

— Иногда, — сказала Марина. Она устала и разговаривать ей не хотелось.

— Ну, например, — спросил водитель, — за последнее время, скажем?

— Не помню, — сказала Марина. — Лимонова. «Богоматерь цветов» Жана Жене. — Она подумала. — Пелевина. Пособие:»Как определять древнеримское искусство». Павича «Хазарский словарь». Этого, как его, — Дарелла — до половины.

— Солидно, — удивленно и одобрительно отозвался водитель. — Я вот за последние четыре месяца только «Анну Каренину» перечитал и Трифонова пару книжек.

Марина удобно пристроилась в углу широкого жестковатого сиденья. В стороне от дороги, над хлопотливым трауром перелеска висела большая жирная луна. Когда машину слегка подбросило на дорожном ухабе, ребенок в животе проснулся и неотчетливо побарахтался.

Проезжая через поселок, водитель притормозил около старухи, сидевшей на стуле под одиноким фонарем. У нее за спиной, за выцветшей изгородью палисадника, среди светящихся в сумерках торжественных гладиолусов виднелись окна, чьи ситцевые занавески мерцали нервными телевизионными всполохами. Перед старухой на ящике стояло ведро с картошкой. Водитель вышел из машины, повертел в руках картофелину, поторговался, заплатил, с приятным приглушенноым грохотом высыпал картошку в багажник, похрустел полиэтиленом и они поехали дальше.

— А стихи? — не отставал водитель. — Поговорим за стихи.

— Стихи меньше, — призналась Марина, вспоминая темины сочинения.

— Кто ваш любимый поэт? — беззастенчиво спросил водитель.

— Иосиф Бродский, — сказала Марина, стесняясь тривиальности ответа.

— Иосиф Бродский, — водитель повторил это имя, будто в первый раз его слышал. — А меня вот последнее время что-то на Лермонтова потянуло.

— Бывает, — автоматически, думая о чем-то другом, сказала Марина. Она испугалась, что водитель начнет сейчас стихи читать, но он просто замолчал на некоторое время.

— Вам сколько лет? — спросил он после паузы.

Они уже въезжали в город и остановились на первом светофоре.

— Двадцать.

— Когда мне двадцать лет было, я просто зачитывался, — знаете кем? — ну, помимо Битова, конечно, Аксенова, того же Бродского, переводных всяких писателей, Фриша, там, например, Воннегута и прочих, — знаете кем? Ни за что не догадаетесь, — Норбертом Винером. Кибернетика. Слышали про такое?

— Кибернетический секс, — сказала Марина монотонно, как у психоаналитика на приеме, — кибернетические панки. Хакеры.

— Вот именно, — с готовностью кивнул водитель, — Поразительно было интересно.

— А я год назад Дарвина прочитала, — гордо сказала Марина, — «Происхождение видов». Тоже до середины.

— Жуткая книга, — отозвался водитель. — Вам куда?

— На Поварской переулок, — сказала Марина, которой уже не хотелось приезжать так скоро.

Однако город уже приближался к окнам машины неторопливыми вначале и неяркими россыпями новостроек, высокими сизыми фонарями вдоль пустынных улиц, а затем, сразу за площадью Победы, после памятника поскользнувшемуся старику, хлынул сплошными киосками, витринами и разноцветными вывесками.

Они приехали. Марина попрощалась и поднялась домой. Ее встретила одинокая Канарейка, Кореянки Хо дома не было. Посередине кровати на одеяле лежал пистолет. Под пистолетом Марина обнаружила записку. «Канарейка гуляла», — прочитала Марина.

Она задернула занавеску, подошла к зеркалу и двумя руками подняла пистолет. Японская розовая футболка с попугайчиками, представила себе Марина, кожаная куртка Гальяни, которую Милка ей на прошлой неделе напрокат обещала, синие линзы и перчатки без пальцев. Она внимательно осмотрела себя, потом положила пистолет под зеркало между косметикой и парфюмерией и стала рыться на полке среди видеокассет. Из глубины полки на край выкатился пластмассовый бело-розовый шар. Марина едва успела подхватить его. Она заглянула внутрь шара сквозь небольшую, замутившуюся от времени линзу.

Внутри была фотография: маленькая худая серьезная Марина в оранжевых трусиках на галечном южном пляже рядом с мамой. Мама, страшно загорелая, в полосатом купальнике, в белой панамке, с облупившимся носом, кокетливо взглядывающая в объектив поверх раскрытой книжки. Позади два мальчика с надувным разноцветным мячом, и с такими же надутыми одноцветными, правда, животами, ждут, когда Марину отпустят, наконец, играть и чьи-то фиолетовые ноги виднеются на пестром полотенце возле края серого туманного моря. Марина положила шар обратно на полку и легла на кровать.

Она увидела, что Кореянка Хо перед уходом опять гадала на консервных банках: возле кровати, на полу была расстелена большая репродукция уорхоловской картины с шеренгами разных супов, на ней валялись две игральных кости. Супы были пронумерованы. Томатный суп обозначал у Кореянки Хо полноту переживаний, а грибной — утрату иллюзий. Помноженные на выпавшие очки, супы давали более или менее полную картину ближайшего будущего.

Марина вспомнила свои детские поездки на юг. Пересадки в Москве: ГУМ, ВДНХ. Золотые зеркальные дюзы космической ракеты, пчелы, безостановочно двигающиеся в выставочных сотах под стеклом, светящиеся квадратики табло с непонятными пояснениями, восточные разноцветные орнаменты в душноватых павильонах, самые обыкновенные вещи, приобретающие загадочную значительность экспоната: бульдозер, например, железные трубы, батареи парового отопления. Газоны и фонтаны, открывающиеся из широких московских аллей, обсаженных голубыми правительственными елями. Шумный, пыльный белгородский вокзал, женщины, проходящие по вагонам с ведрами вареной картошки и бидонами молока, профили Сталина, выложенные на стриженых железнодорожных откосах ослепительно белым известняком и обсаженные цветами, беспокойные анютины глазки на клумбах на станции Туапсе. Шторм, выбрасывающий на берег обточенные матовые стекляшки и обломки оранжевато-розовых раковин.

Она проснулась через пятнадцать минут, сунула кассету в видеомагнитофон, помотала туда-сюда, остановила и включила.

На экране появилась просторная комната, освещенная отчетливыми косыми лучами света из трех больших окон. Комната медленно плыла в сторону.

Половину кадра загородил угол стены. За углом, с пистолетом в руке стоял мужчина с решительным лицом.

Марина сосредоточенно нахмурилась и попыталась представить себе географию комнаты. Получалось так, что мужчина стоял на самом видном месте. Она недовольно поморщилась.