Как-то вечером Фолко и Торин завели речь о том, кто может сейчас раскачивать Средиземье и что из этого может получиться.
— Хорошо, допустим, что кто-то из людей, — рассуждал вполголоса Торин. — Смелый, ловкий, удачливый… Пусть даже кто-то из ангмарских вожаков. Железной рукой выбил из разбойничков их вольности, вступил в союз с порождениями Могильников, начал пограничную войну. Но что же из того?! Еще год-два, терпение Наместника лопнет, устроят большой поход на Ангмар — и что тогда?! Кое-какое войско он, конечно, выставит, но чего стоят его разбойники, мы уже видели — вмиг разбегаются, чуть на них посильнее надавишь. Много ли с такими навоюешь?! Только и годятся купцов обирать.
— А что ты говорил про сито?! — напомнил другу Фолко.
— Про сито?! Так ведь никто ж не знает, что можно собрать и можно ли вообще! Нет, ратной силой Арнор не одолеть, хоть и не очень нравится мне эта их выдумка: «каждому — своё».
— А если он найдёт себе союзников на востоке?! — напомнил Фолко.
— На востоке! — Гном пренебрежительно свистнул. — Там, во-первых, и так каждый с каждым воюет — вспомни, что Теофраст говорил, — а во-вторых, тут уже дело большой войной пахнет! Тут и Гондор в стороне не останется, и Рохан. Да уж и гномы, пожалуй, тоже! А чтобы со всеми нами справиться, знаешь, какое войско нужно?! Нет, не разбить нас так просто! Вот погоди, к следующему году лесных молодцов ещё больше поприжмут — посмотрим тогда, что произойдёт.
И — удивительное дело! — Торин сумел почти что успокоить хоббита. Они проговорили до тех пор, что пора уже было идти на пост. Наступило двадцатое мая.
Глава третья. ВОРОТА МОРИИ
Дорога подходила к концу. С каждым днем они приближались к Воротам Мории, по расчетам Глоина и Двалина, пути им оставалось на три-четыре перехода. Неведомые преследователи вроде бы оставили их в покое или просто держались на почтительном расстоянии. Люди казались Фолко чуть растерянными, гномы, напротив, сосредоточенными и решительными — между делом они проверяли и вострили кирки и зубила; откуда-то из глубин их поклажи появились камнетёсные молотки. Торин произвёл учет всех запасов и объявил, что пришла пора подтягивать пояса, если они не хотят голодать в дальнейшем. Местность вокруг стала ещё тоскливей от обилия брошенных домов и опустевших деревень — только за последние два дня друзья насчитали их около десятка. Они по-прежнему соблюдали все возможные предосторожности, но всё вокруг оставалось спокойно.
Фолко только теперь стал всерьёз задумываться, что же он, собственно говоря, намерен делать в Мории и не лучше ли остаться с людьми наверху; настроение у него вновь испортилось. Он почти каждую ночь старался вызвать в мыслях образ Гэндальфа или Радагаста, но тщетно. Его помыслы словно затягивал какой-то серый липкий туман; в нём тонули воспоминания, и хоббит вдруг с удивлением признался себе, что с трудом припоминает лицо Милисенты. Он ещё более привязался к своему оружию; Малыш не прекращал своих занятий с ним, и, надо сказать, юный и ловкий хоббит достиг немалых успехов. Прошлое начинало подёргиваться дымкой, будущее было смутно и непроглядно, в настоящем же приходилось рассчитывать только на себя да на холодную сталь, что так ладно лежит теперь в руках! Владение оружием делало его сильнее, и он был благодарен ему за это, словно живому существу.
По его расчетам, выходило, что наступило уже двадцать восьмое мая, когда они с Торином оказались вместе чуть впереди остального отряда, вставшего для полуденного привала. Вместе с гномом они шарили по окрестностям, отходя довольно далеко в стороны, — Торин пытался разыскать хотя бы следы наблюдавших за ними; он никак не мог смириться, что до сих пор не захватил никого из них. Сперва хоббита занимало это ползание по окрестным кустам согнувшись в три погибели, но по мере того как время шло, а содранные колени и расцарапанные сучьями руки давали знать о себе всё настойчивее, желания заметно поубавилось, и когда гном полез в какую-то уж слишком заросшую колючим кустарником ложбину, хоббит решительно взбунтовался и заявил, что подождёт его наверху.
Торин скрылся в зелёном сплетении; некоторое время до хоббита доносился громкий треск ломаемых веток, постепенно отдалявшийся; радуясь отдыху, Фолко присел прямо на землю, привалившись спиной к сплетению ветвей разлапистого боярышника. Прошло несколько минут, Торин не появлялся. Хоббит встал, прошёлся взад-вперёд по небольшой поляне, на которую они вышли незадолго до того, как расстались. На другом её конце рос могучий граб; на коричневой коре виднелся уродливый каповый нарост, и Фолко, отчасти из озорства, отчасти повинуясь неясному желанию, метнул в него нож: сталь скрипнула, плотно вонзившись, и в ту же секунду хоббит услышал позади себя слегка насмешливый и показавшийся ему знакомым голос:
— Неплохо, почтенный хоббит, очень неплохо… Зачем?!
Прежде чем Фолко смог вспомнить, где он слышал этот исполненный скрытой силы голос, он с ужасом понял, что «зачем» предваряет его желание взяться за оружие: дескать, тянись, не тянись — тебе уже всё едино… Фолко обречённо обернулся, слишком ошеломлённый, чтобы обдумывать свои действия.
В дальнем конце поляны виднелась полузаросшая тележная колея; на ней стояли двое, ветки кустов ещё слабо колыхались за их спинами. Фолко вздрогнул и едва сдержал крик.
Прямо перед ним, в каком-то десятке шагов, положив руку на рукоять длинного меча, застыл в напряжённом ожидании горбун Санделло. Он глядел на Фолко холодно, беспощадно и равнодушно. А рядом с ним в видавшем виды длинном серо-зелёном дорожном плаще, скрестив на груди руки, стоял высокий, статный человек с ровной русой бородкой и такими же длинными, ниспадающими до плеч волосами. Его губы чуть улыбались, под густыми бровями — левая была чуть выше правой — он не мог различить цвета его глаз; но в них угадывалась непознаваемая прочими воля, идущая своими собственными путями. Этот взгляд приказывал — и ему повиновались; было приятно повиноваться его обладателю… Черты лица этого человека были правильно соразмерны — высокий лоб, гладкие скулы, ровная, точно прорубленная, линия губ, придававших ему открытый и гордый облик. Плащ скрадывал его фигуру, но чувствовалось, что он наделён немалой силой, не выставленной напоказ, а скрытой до времени под невзрачной одёжкой странника. Меча у него не было, И лишь когда он сделал шаг и плащ чуть распахнулся, хоббит заметил висящий на широком кожаном поясе длинный прямой кинжал.
Многое вспыхнуло в тот миг в памяти Фолко: и Пригорье, и Аннуминас, и корчма, и старый хронист, — и он понял или догадался, что перед ним — Олмер, золотоискатель из Дэйла! Он замер в растерянности, не зная, что предпринять — бежать ли, орать «караул!» или хвататься всё же за меч?
Олмер, похоже, понял это. Шагнув вперёд, он дружелюбно улыбнулся хоббиту, повернулся к Санделло и, покачав головой, сказал с лёгкой укоризной в голосе:
— Нет, Санделло, нет. Не превращай ремесло в привычку…
— Повинуюсь! — прохрипел горбун, склоняясь ещё больше и не сводя с Олмера заворожённого взора.
В нём были такая преданность и доверие, что Фолко невольно подумал о том, что старый хронист ошибался. Такое не купишь ни за какие деньги…