Частное расследование - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 15

— Нет. Вообще не могут. Только если пустишь. Вы хотели поговорить с отцом, и я решила вот — впустить его в себя, жалея вас, в щадящем вас режиме. Я сразу, помните же, вас предупредила: он здесь, но он невидим.

— Они умеют читать мысли?

— Да. Но не особо. У вас не прочитают.

— Почему?

— Вы сильный человек. Я чувствовала, как отец во мне напрягся. Обессилел. И — в окно.

— Вот хорошо.

— Да это плохо, плохо!

— Почему?

— Да потому что ты хороший. Сильный и хороший. Я сразу поняла. Ты чем-то мне отца напоминаешь!

— Марина, ну… Марина!

Она заплакала, обняв его:

— Не отдам! Не отдам! Не отдам!

Утром яркое солнце ослепительно осветило кремовые занавески спальни, и они заискрились, как киноэкран от луча не заряженного пленкой проектора.

Марина потянулась, зевнула, просыпаясь, и, улыбаясь, повернулась в постели лицом к Александру Борисовичу Турецкому, следователю по особо важным делам.

Он лежал на спине неподвижно с открытыми, остекленевшими глазами.

Глаза смотрели вверх и вдаль — сквозь потолок.

— Саша! — закричала Марина в ужасе.

Он тут же пришел в себя:

— Прости, задумался.

— Боже, как ты меня напугал!

— Я не нарочно, правда.

Он повернулся к ней, привлек ее к себе.

— О чем ты так? — в глазах ее еще заметен был тихий ужас.

— Собаки их чуют? Ты понимаешь, о ком я?

— Нет. Не чуют.

— А почему?

Марина пожала плечами.

— Сейчас во мне нет отца, он бы сразу ответил.

— Мне кажется, довольно прятаться за папочкиной спиной. Мы уже взрослые мальчики-девочки. Сама-то как считаешь?

— Собака — Божья тварь. Но без души.

— Неубедительно. Ведь это всего лишь христианская трактовка.

— Да. Но у индейцев Канады есть даже присказка на сей счет: «собаки це чуют банши». Банши — это недобрые духи у них.

— Но на покойников собаки воют — сам видал.

— Дух — это не покойник.

— Ага. Ты хочешь сказать, что они воют на труп, на опустевшую шкурку.

— О, Боже мой! О чем мы говорим!

— С утра! — подхватил Турецкий. — Во сколько Настя просыпается?

— К обеду, если не разбудишь. Л твой Рагдай?

— Вообще не просыпается, покуда сыт.

— Чем покормить его?

— Ничем. Вчера он в ресторане был.

— Мы тоже!

— Но у него души нет. Значит, он часок потерпит.

Только через сорок минут Рагдай получил овсянку, а его хозяин — кофе и яичницу с беконом.

— Давай мы оба со сковородки, — предложил Турецкий Марине. — Чтоб лишней посуды не мыть.

— Тогда уж надо было нам и овсянки туда добавить, — сказала Марина, раскладывая яичницу по тарелкам. — Холостяк, сразу видно.

— Х-м, — Турецкий хмыкнул, принимая тарелку. — Ты сама не знаешь, что ты говоришь. Знаешь, что такое холостяк? Это вот придешь домой после суток-двух, возьмешь пакет с сухим супом или бульонных кубиков штук пять — и в рот. Ну, разжуешь, запьешь сырой водичкой из-под крана. В кровать, не разбирая. Не раздеваясь. Все как есть.

— Ты копия отца, до мелочей, привычек. Нет, внешне — совершенно не похож. А вот бульонных кубиков пяток сожрать, чтоб время на жратву не тратить, — это точно. Или сосиски, прям из холодильника— без разогрева— хрум-хрум-хрум. И все это запить чайком, точней, заваркой — прям из носика.

— Все точно. Это про меня. А кстати, возвращаясь к нашей теме, что с Ольгой случилось все-таки? Она вчера тебе не рассказала, ну, перед своими похоронами, как это все произошло? Толчком что послужило? Меня интересует все в деталях, понимаешь?

— Началось все с того, что в тот день, уходя на работу, Травин сказал ей, что больше не может жить такой двойной жизнью: дома ад, здесь — выходцы из ада. Сказал, что возвращается в семью, но о ребенке будет все ж заботиться. О Коленьке. И ушел. Через три часа она вскрыла себе вены.

— А мальчик? Задушила?

— Нет. Колю задушил отец.

— А не сама?

— Ну, что ты! Ольга была ласковой, милой. Ребенка задушить! Она не смогла бы — даже в состоянии аффекта.

— Значит, отец задушил. Сам А. Н. Грамов. — Турецкий напряженно размышлял: — Своими руками.

— Да, через два часа после смерти Ольги. Это что-то меняет, по-твоему?

— Конечно, безусловно! Одно дело «форзи» может убивать, иное дело — убил. Уже убил.

— Но это в самом крайнем случае. И только…

— Что — «и только»?!

— Иного, видно, было не дано.

— Убить — и только! Здорово! Иного не дано! Всего-то!

— В той ситуации! Не понимаешь? Ты не понимаешь! Внук…

— Ты говорила вчера, что дети — тут вообще особый разговор.

— Да. Им, ушедшим, больно смотреть на нас, внуков, детей: живых, а значит, несчастных! Непереносимо, мучительно — как нам на мертвых близких.

— Но ведь они могли бы потерпеть! Любой внук или внучка не более чем лет через восемьдесят присоединятся к ним!

— Плохое утешение. Ведь и нам, если кто-то в семье у нас умер, немножко потерпеть, и мы к ним сами переедем. Нет, жалко все же, что ни говори. Душа болит.

— Ох уж эта версия! Не версия, а философия сплошная.

— Да нет, все просто. Вот Ольга умерла и убедилась: там все прекрасно, как ей отец и говорил. Но у нее самой бы не хватило ни сил, ни духа — сына задушить. Она, наверное, отца и попросила. Что непонятно?

— Все непонятно, хотя все ясно вроде.

Из соседней комнаты донесся громкий невнятный детский крик-бормотанье. Оба вскочили.

— Море, море! — вдруг закричала Настя из своей комнаты, — отчетливо и внятно, громко. И снова то ли застонала, то ли заплакала.

Марина бросилась в комнату к Насте. Девочка металась в жару.

— Тридцать девять и пять, — сказала Марина, глядя на градусник.

— Море… Вода… — бредила девочка и никого не узнавала.

— Мой бывший муж три года уж как обещал свозить ребенка к морю… Но не свозил, конечно. То некогда, то денег нет, — объяснила Марина. — Вот она и бредит…

Машина «скорой помощи» неслась по городу, включив сирену и не обращая внимания на светофоры.