Я спешу на кухню и варю кофе. Дебора звонит Кенту и объясняет, что задержится.
Минут десять спустя мы сидим с чашками в руках, потягиваем кофе и молчим. Мама явно хочет продолжить беседу, но ей нужно настроиться на прежний лад, а без очередного стаканчика «Джека Дэниелза» сделать это довольно трудно.
Представляю себе нашу красавицу маму алкоголичкой, отдавшейся власти того хама из «Уолдорфа», и делается до того страшно, что хочется спрятаться от всего мира, изо всех сил зажмуриться и очутиться в том времени, когда меня, еще несмышленую девочку, родительские раздоры благополучно обходили стороной.
Нет, твердо говорю я себе. Ты давно не ребенок и должна сделать все возможное, чтобы семью не постигла непоправимая беда.
В эту минуту мама отставляет чашку, берет бутылочку из-под виски, рассеянно заглядывает в нее и решительно приподнимает подбородок.
— Думаете, это отец запретил мне быть певицей? Ничего подобного! Я сама все бросила, разругавшись из-за одного пустяка с владельцем клуба, в котором я пела.
Она принимается нервно крутить бутылку в руках. Я осторожно забираю ее, боясь, что мама снова предельно разволнуется и запустит ее в стену. Она будто ничего не замечает и продолжает говорить:
— Что называется, дернула плечиком. И чего этим добилась? Живу, сама не знаю для чего. Три раза в неделю для успокоения совести езжу в торговый зал, где почти ничего не покупают, болтаюсь там как неприкаянная… Это моя так называемая работа.
— Не говори так, — беззлобно ворчу я. — Ты живешь для нас, для папы, да и просто украшаешь жизнь!
Дебора кивает.
— Это точно. И потом ты упорно занимаешься плаванием, профессионально следишь за собой, наконец! Далеко не у каждой получается так выглядеть в твои-то годы.
— Плавание меня успокаивает, почти как виски. Но от него гораздо больше пользы. А хорошо выглядеть… — Она тяжело вздыхает и качает головой. — Знаете, девочки, бывает, я смотрю на независимых деятельных женщин и такая зависть берет, что, кажется, лучше бы у меня было лицо в морщинах или висел живот, но была бы твердая почва под ногами. Нередко я сама себе делаюсь противна, — произносит она, наклоняясь, утыкая локти в колени и упираясь подбородком в ладони. — Живу за счет мужчины, которого… — спотыкается и опускает глаза, — как ни смешно, ценю и уважаю, поэтому обманываю. Даже петь почти разучилась…
В комнате воцаряется неестественная тишина. Слышать, как родная мать упоминает в беседе с тобой о любовнике, действует на душу, как заморозка на десны в стоматологическом кабинете. Мама собирается с духом и продолжает глухим чужим голосом:
— Этот тип… тот, с кем вы меня видели… его зовут Грег Катц. Я знаю его много лет. Еду к нему, когда чувствую себя совсем никчемной и хочу пасть еще ниже. Это как наркотик. Ненавидишь его и в сотый раз ищешь в нем спасения. Постоянно говоришь себе: все в прошлом, такого больше никогда не повторится, но наступает черный день — и ты опять невольно падаешь в ту же самую пропасть… — Последние слова она произносит шепотом, снова глядя на стену и будто видя сквозь нее.
Удивительно, но то чувство, которое меня охватило, когда я поняла, что речь идет о мамином любовнике, вдруг исчезает, уступая место предельной жалости и желанию действовать.
— Ты его любишь? — спрашиваю я. — Или любила… скажем, когда-нибудь в прошлом?
Мама медленно качает головой, не глядя ни на меня, ни на Дебору.
Я вскакиваю, объятая желанием сию же секунду что-нибудь предпринять.
— Тогда брось его! Скажи, что он тебе отвратителен! Начни жить по-новому! Папе ведь и не нужно, чтобы ты была великой певицей, или выдающимся врачом, или кем угодно другим! Он любит тебя такой, какая ты есть. Только… — Мой пыл внезапно сходит на нет.
Мама мрачно усмехается.
— Только не может показать это, потому что мучается собственными бесконечными черными мыслями, неуверенностью и страхами. К тому же не верит мне, считает, что я не способна быть добропорядочной женой.
Мне в который раз за сегодняшний вечер кажется, что передо мной не мама, а посторонняя очень похожая на нее женщина. Ее двойник. Такое чувство, что я жила все эти годы, не удосуживаясь повернуться и рассмотреть материнские черты, прислушаться к ее словам. И тут вдруг столкнулась с ней лоб в лоб и была вынуждена увидеть и узнать ее всю, с многочисленными достоинствами и недостатками.
— Папа видел меня с Грегом, — виноватым голосом признается мама, глядя в пол. — А в другой раз вошел в комнату, когда я звонила ему…
— Ты звонила этому своему… Грегу прямо из дому?! — возмущенно и требовательно спрашивает Дебора. — А я-то думала, что отец знает о нем исключительно от доброжелателей, которые и сами-то ни в чем не уверены.
Мама прочищает горло.
— Это случилось после нашего с отцом очередного грандиозного скандала. Мне в те минуты было на все наплевать. К тому же его не было дома. Я совершенно не слышала, как он вернулся… Впрочем… — Она вяло взмахивает рукой и опускает плечи. — Я же говорю: так мне и надо. Осуждайте меня, презирайте… Я сама во всем виновата.
— Нет! — неожиданно для самой себя с жаром восклицаю я. — Виновата не одна ты. Но и папа тоже, а, может, отчасти мы, да и жизнь в целом!
Мама, явно не ожидая от меня такой реакции, смотрит мне в глаза с изумлением и робкой надеждой. Беру ее руки и крепко их сжимаю.
— Сейчас не виноватых надо искать, а правильный выход. Мы найдем его. Обещаю, найдем!
5
— Видишь, луковицы довольно крупные, значит, высаживать их надо на достаточном расстоянии друг от друга, — говорю я, сидя на корточках возле гряды с выкопанной бороздкой.
Смотреть Джерарду в глаза я стараюсь как можно меньше, потому что вчера слишком поздно легла спать и, вопреки данному обещанию, не отдохнула, а всю ночь проворочалась с боку на бок, раздумывая о маме с папой. Теперь, после полного рабочего дня, выгляжу, разумеется, соответствующим образом. И прескверно себя чувствую. Глаза пощипывает, веки тяжелые, ноги и руки ноют от усталости.
— Следующую сажай вот здесь.
Указываю Джерарду на нужное место, и он со старательностью прилежного первоклассника, выводящего букву «А», располагает луковицу в земле.
Киваю в знак одобрения. Лицо Джерарда расплывается в улыбке.
На дворе начало октября, но погода по-летнему теплая. На ковре травы и на скамьях тут и там отдыхают туристы и ньюйоркцы, благополучно оставившие позади первый день рабочей недели. Сквозь ветви деревьев проглядывает блестящая гладь озера, по дугообразной дорожке проезжают велосипедисты в ярких спортивных куртках.
— Вчера я все трещал о себе, — говорит Джерард. — А ты больше помалкивала. Сегодня твоя очередь болтать.
— О чем? — спрашиваю я, подавляя зевок. Черт знает что такое! Проводить вечер практически на лоне природы в компании с таким необыкновенным парнем и при этом клевать носом!