– Прозоров и Синельников не виноваты. Их обязанность – Кустарь. Инструкция.
Это я знал и без него. Но инструкция, однако, не предусматривала убийство человека, за домом которого следят работники милиции.
– Они слышали какой-нибудь шум, крики?
– Нет, говорят, все было, как обычно.
– Время убийства установили?
– Судебно-медицинский эксперт тогда еще не приезжал.
– Где обнаружен труп?
– В комнате, примыкающей к мастерской, – сказал Борин и взглянул в сторону сидящего на диване Филимонова. Это был деликатный намек: дескать, стоит ли вести подобные разговоры в присутствии приказчика покойного?
Филимонов, пресноглазый, с желтым, обескровленным лицом, сидел, уткнув подбородок в ладонь, и снизу вверх безотрывно смотрел на меня, будто чего-то ожидая.
– Вы в какое время обычно приходили к Глазукову?
– К Анатолию Федоровичу? – переспросил он меня, словно не понимая, о ком идет речь.
– Да, к хозяину.
– Как положено.
Я никак не мог преодолеть нарастающее раздражение:
– А как «положено»?
Филимонов замигал заплывшими глазами:
– Спозаранку положено. К семи, значит.
– Сегодня, выходит, запоздали?
– К Анатолию-то Федоровичу? – вновь переспросил Филимонов.
– К нему самому, к Анатолию Федоровичу.
– Выходит, запоздал.
– Почему?
Приказчик со всхлипом вздохнул:
– Ежели меня в чем подозреваете, то напрасно. Бог свидетель.
– Я вас не подозреваю, а спрашиваю: почему сегодня вы явились к хозяину позднее, чем обычно?
– Гулял я ночью.
– По улицам?
– Зачем по улицам? Как положено гулял, на дому.
Филимонов умоляюще посмотрел на Борина.
– На свадьбе, говорит, был, – пришел тот на помощь.
– Вот, вот, – подхватил Филимонов. – Племяша своего женил, сынка сестры, значит. Потому и припоздал.
– Всю ночь на свадьбе были?
– Всю ночь, чтоб без обиды.
– Покойного предупреждали, что придете позже обычного?
– А как же? – удивился приказчик и торопливо сказал: – Давеча предупреждение о том сделал: так, дескать, и так, свадьба, значит, и все такое прочее. Так что малость припоздаю, извиняйте.
– Ну а он что?
– Да ничего. Гуляй, говорит, Филимонов. Делов, говорит, у нас с тобой нынче не много, не то что в старое время. Чего не погулять? Что ни день, то воскресенье. Настоящий наш покупатель, дескать, или помер, или в хлебные края подался. Потому, говорит, утром и без тебя очень даже свободно управлюсь. Ну и шутку пошутил: чтоб я пьян-де не был, а из пьяна не выбивался.
– Вы когда от Глазукова ушли?
– На свадьбу-та? – Он на мгновенье задумался. – Видно, часа в четыре пополудни. Может, в пять.
– Хозяин один оставался?
– Один.
– Ждал кого-нибудь?
– Будто нет.
Наступила пауза. Потом Филимонов сказал:
– Весел давечи был Анатолий Федорович. Не вещало, видать, сердце чего дурного. А прихожу сегодня – нет человека. Вчера был, а сегодня нет. Вон оно как. Не зря, видно, говорят, что промеж жизни да смерти и блошка не проскочит. Завсегда так: живем с пооглядкой, а помираем – впопыхах… Вы только про меня чего не подумайте, гражданин Косачевский. Я Анатолию Федоровичу – хорошо ли, худо ли – двадцать лет служил. Всякое, конечно, бывало: в плохое было, и доброе. А двадцать годков никуда не скинешь. Потому и сострадание к нему имею. Как без сострадания? Без сострадания никак нельзя. Хоть и эсплотатор он был, а все ж благодетель мне.
Филимонова прорвало. Он говорил без умолку, дергаясь и захлебываясь словами. Я никогда не был любителем поспешных выводов, но похоже, что смерть хозяина действительно потрясла его.
– Дубликаты ключей от сейфов у вас?
– Нет, у меня, – сказал Борин. – После завершения операции он их мне вернул.
Дежурный доложил о машине.
– А мне как же? – вскочил приказчик. – С вами или остаться?
– Пусть подождет в дежурке? – спросил у меня Борин.
– Пожалуй. Посидите пока у дежурного, Филимонов. Газету почитайте. Когда вернемся с Петром Петровичем, пригласим вас. Не возражаете?
– Чего тут возражать? Я человек маленький. Как прикажете…
Приказчик проводил нас на первый этаж. Когда мы с Бориным вышли, нас уже ждала машина.
У лавки, расположенной по соседству, толпился народ, преимущественно женщины. Тут же наклеенное на стену объявление оповещало всех о том, что в городе по решению Московского Совдепа проводится банная неделя. Каждому гражданину предоставлялась возможность приобрести по талону в своей лавке кусок мыла. Тут же красовался агитплакат с изображением лихого парня в картузе и смазливой девицы в красном платочке. Чувствовалось, что парень не столько мечтает о бане, сколько о любви. Но не тут-то было. Стихотворный текст плаката убедительно свидетельствовал о том, что путь к взаимности лежит только через баню. Он (подчиняясь зову серца): «Полюби, красотка, Ваню. Разговоры коротки». Она (следуя разуму и призыву Совдепа): «Ты сходил бы прежде в баню да заштопал бы портки».
У плаката, прислонившись плечом к стене, стояла прозрачная молодая женщина из «бывших». В одной руке она держала кошелку фасона «Как Иркутская ЧК разменяла Колчака», а в другой – томик Блока. Увы, автор стихов на плакате Блоком не был… Но я подумал, что если трубадур бани особым поэтическим талантом и не отличался, то был, по крайней мере, чистоплотным человеком, добросовестно отрабатывающим свой паек. А это в конечном итоге самое главное в любой профессии.
Борин открыл передо мной дверцу машины, и я протиснулся на сиденье.
– Как, Петр Петрович, приобрели уже залог взаимной любви?
– Мыло в смысле? – улыбнулся он одними глазами. – Еще вчера. Я четверть фунта, да еще жена столько же. Великолепное мыло, довоенное. Говорят, с юга привезли…
Нет, судя по военным сводкам, мыло в Москву могли привезти откуда угодно, но только не с юга. Там теперь было не до мыла. «Болярин Петр», как именовали Врангеля в церквах, провозглашая ему многолетие, уже закончил со своим «великим сидением». Как только Красная Армия прорвала оборону белополяков и, в прорыв была введена Первая Конная, части генерала Слащева высадились у озера Молочное и начали наступление на Мелитополь. А вскоре перешли в наступление и другие врангелевские корпуса. Похоже, что линия нашего фронта на юге уже опрокинута. Вряд ли 13-я армия в состоянии выдержать такой мощный удар. Нет, на юге не до мыла. Это о Москве, видно, позаботился Омск.