— Андреич, ты чего! — воскликнул Ежов, — Мы же не первый год знаем друг друга!
— Вот именно. И поэтому ты должен хорошо понимать, что я не шучу. Будь здоров.
И комиссар-наблюдатель вышел из кабинета.
54. СТАРШИНА
Это становилось уже дурной привычкой, находиться в карантине. На сей раз, не было клетки, как у Московских конфедератов. Не было уютной комнаты с музыкой из динамика, как у рейдеров. Был карцер со скрипучей кроватью. Холодный и сырой. С тусклым светом. Электричества едва хватало, чтоб хоть чуточку накалить вольфрамовую нить спрятанной в плафон из толстого мутного стекла лампочки. Но удручало не это. Удручало то, что в этом карантине их держали отдельно друг от друга. Николаю уже казалось, что он прошагал несколько километров, меряя шагами карцер из угла в угол. Останавливался. Тупо смотрел на паутины трещин в стене из крупных шлакоблоков. Снова мерил шагами. Поговорить с товарищами так и не удалось. Конвой воспрещал это делать, пока их сюда вели. Хотя, быть может, их разлучили сразу. Ведь глаза им снова завязали. Во всяком случае, они живы и здоровы. Уже это должно было радовать. Но настроение были подавленным. Даже снисходительное обращение комиссара не оставляло положительных впечатлений. Они ведь хотели добыть топливо и сократить время пути при помощи все того же самолета. Но теперь получалось, что им предстоит пробыть взаперти неопределенное время.
В голове Николая постоянно крутилась мысль, что возможно стоило идти к Гау. Он ругал себя за отсутствие инициативы в данном вопросе. Ругал товарищей за неправильное решение в выборе союзника. Ругал старого охотника за то, что он, судя по всему, ввел их в заблуждение своим рассказом о местной ситуации, основанном на его личной неприязни к Гау и предвзятости.
Васнецов, наконец, перестал ходить и улегся на кровати, которая заскрипела, напомнив о родной солдатской койке в родном и невероятно далеком подвале Надеждинска.
«Надо было ставить на Гау» — вздохнул он и прикрыл глаза. После этого прошло меньше минуты, и он погрузился в глубокий сон.
* * *
Огромная толпа, собранная в большом ангаре продолжала истошно вопить. Мужчины, женщины подростки. Много людей в униформе НАТОвского образца. Ее нетрудно было узнать по характерным кевларовым шлемам, чем-то напоминающим германскую каску сталкера Армагена из Москвы. По защитным наколенникам и налокотникам. Те, кто разрабатывал амуницию для солдат НАТО, знали свое дело хорошо. Они заботились о защите и комфорте своих солдат. Она отличалась от формы российских солдат обилием продуманных деталей и элементов. Чего греха таить, в российской армии закостенелое мышление засидевшихся в креслах чиновников и бюрократов было далеко от того, чтобы озаботиться о добротном обмундировании своих солдат. Бойцам не хватало качественной обуви. Им давали повседневную форму, которая в силу своего качества принимала плачевный вид после первой же стирки, а там наверху думали не об этом, а о том, подшит солдат белым подворотничком, который практически не имел никакого смысла или нет. А все новое и качественное, что создавалось для армии, можно было найти лишь на рынке и в магазинах. Хотя в небольших количествах новая и по многим параметрам превосходившая западные образцы униформа все-таки доходила до некоторых подразделений Российской армии. Так, во всяком случае, рассказывали на занятиях в новой эпохе. Эпохе после всеобщего конца. Тем не менее, на занятиях с воспитуемыми в Надеждинске немало внимания уделяли униформе солдат НАТО. Если поначалу после атомной войны ожидалось, что очень скоро придется с ними столкнуться на своей земле, то много позже, когда все покрылось снегом и тучами, эти уроки стали больше похожи, лишь на дань прошлому. На занятиях говорили о достоинствах и недостатках униформы противника и о том, что наша армия выигрывает у них лишь не имеющими мировых аналогов тулупами, ушанками и валенками. Поначалу это могло звучать смешно. Но спустя некоторое время именно от тулупов валенок и ушанок стала зависеть человеческая жизнь. Да и вообще выживание вида. И все прелести НАТОвской повседневной одежды канули в прошлое. Он еще долго разглядывал всю эту нескончаемую массу людей, поражаясь синхронности их возбуждения и единому порыву, в котором они что-то монотонно вопили. Мужчины, женщины, подростки. Иногда старики или взрослые с грудничками на руках. Их взоры, отражающие бордовый с синим свет в ангаре, были устремлены к большой трибуне, на которой, однако, никого не было.
— Гау!!! Гау!!! Гау!!! Гау!!! — орала толпа, вскидывая руки с зажатыми кулаками над своими головами.
Если у кого-то на руках были маленькие дети, то они плакали от этого страшного шума и жуткой психосферы, окутавшей всех людей, как дым горящего здания окутывает всех находящихся в нем жильцов. Но детский плач, тонул и терялся в сотнях глотках скандирующих — ГАУ.
— Гау!!! Гау!!! Гау!!! Гау!!!
Васнецов только на минуту задумался над тем, что он вообще тут делает и как оказался здесь. Общий настрой толпы смахнул с него всякую способность мыслить и анализировать. И ему так же захотелось взмахивать руками и орать заветное ГАУ, погружая себя в иррациональный экстаз дикого восторга и стать частью этой безликой толпы, создавшей своим эмоциональным состоянием что-то вроде коллективного разума… Или наоборот… Всеобщее бессознательное…
Но этого сделать ему не довелось. Он проснулся, почувствовав какое-то прикосновение. Миловидная женщина лет сорока, поставив поднос с едой на табурет, стала накрывать Васнецова старым солдатским одеялом, что и стало причиной его пробуждения.
— Извини, — она по-доброму улыбнулась.
— Ты кто? — недовольным голосом спросил Николай.
— Не ты, а вы, — сказал кто-то строго, — Она тебе в матери годиться.
Васнецов повернул голову. У входа стоял вооруженный охранник с обрезом охотничьего ружья.
— Никита, это не вежливо, намекать на мой возраст, — тихо засмеялась женщина.
Николай снова взглянул на нее. О возрасте ей говорить не требовалось. Она выглядела очень хорошо. И дело не в красивых чертах лица и ухоженных вьющихся каштановых волосах, обрамляющих лицо и шею. Она буквально источала жизнь и какой-то оптимизм, даже, несмотря на глубокую грусть в темно-карих глазах.
Охранник на замечание только недовольно шмыгнул носом.
— Тебя ведь Николай зовут? — Женщина обратилась к Васнецову.
— Да. Николай.
— Ты поешь. Я еду принесла.
— Не хочу я есть, — проворчал Васнецов, усевшись на койке.
— Ты не брезгуй, — Рявкнул Никита, — Это ваша жрачка. Из вездехода вашего. Свою провизию мы на вас тратить не собираемся.
— Никита, ну хватит уже, — она нахмурилась. Затем снова обернулась к узнику. — Тебе кстати привет передавали.
— Кто? — оживился Васнецов.
— Друзья твои. Они вообще друг другу приветы передают, — улыбаясь, говорила женщина, — Я им всем еду принесла. Только все отказываются есть. Покушал только этот, в черном. С усами. Илья. Еще и поблагодарил.