Я – Джек-Потрошитель? - читать онлайн книгу. Автор: Александр Чернов cтр.№ 42

Чаныгин пока не появлялся, и я обратил взор на окрестности. С высоты пятого этажа было видно далеко вокруг. Сразу за гаражами начинался забор детского оздоровительного лагеря. Когда-то он планировался вдали от цивилизованных мест, однако, с годами волна города докатилась до лагеря, прошла дальше, не затронув его, и он так и остался островком дикой природы среди новостроек. Я вспомнил детство, сказочное лето…

В стекло двери постучали.

— Эй, корреспондент! — Чаныгин поманил пальцем.

Я вернулся в гостиную. Директор уже влез в спортивные штаны с белыми лампасами, отчего приобрел сходство с тренером команды боксеров. За время моего отсутствия на столе прибавился белый кофейник с длинным носиком, две чашки, сахарница.

Чаныгин развалился в кресле и щелкнул пальцами:

— Убери рюмки со стола и достань чистые, — очевидно, именно так он разговаривал со своей секретаршей.

Я убрал рюмки и, не зная куда их деть, поставил на крышку пианино. Потом открыл дверцу шикарного бара, в котором хранилось несколько бутылок различных марок вин, и взял со стеклянной полочки две крохотные рюмки с золотыми ободками. В кресло, вызывавшее во мне восторг и трепет, я сесть так и не решился, а пристроился на мягком пуфе напротив Чаныгина.

Пока директор разливал коньяк и кофе, я, заметив в углу дивана раскрытый кожаный чемодан с блестящими застежками, спросил:

— В отпуск собрались?

Чаныгин улыбнулся, если можно назвать улыбкой бульдожий оскал.

— В деловой. Переезжаю я, — с фальшивым сожалением вздохнул он. — Получил приглашение работать в столице… Вот еду оформляться. Жена с дочкой уже там. — Чаныгин опрокинул в рот рюмку и закусил конфетой. — Так что, парень, ты обратился не по адресу. Считай, я уже не директор института, — хозяин вытер ладонью рот. — Впрочем, спрашивай, мне лишняя статья в газете не помешает.

Я тоже выпил коньяк.

— Кто будет вашим приемником?

— Зама поставлю. Но об этом молчок. В институте пока не знают о смене руководства. Не нужно раньше времени волновать народ.

Чаныгин снова потянулся к бутылке. Я тупо наблюдал за его волосатой рукой с широкими плоскими ногтями, лениво наполняющей рюмки темной жидкостью. Очевидно, это первая и последняя моя встреча с директором института. Он ускользал от меня и, похоже, навсегда. Я хотел знать правду и именно сейчас. Я вытащил из кармана блокнот, достал ручку.

— Правда ли, что за время вашей работы директором институт стал процветать?

Чаныгину вопрос понравился. Он удобно откинулся на спинку кресла. С нотками самодовольства ответил:

— Да, я многое сделал для развития отечественной науки.

Вопросов для интервьюирования у меня больше не было. А чего тянуть-то? Я и ляпнул:

— Скажите, что вам известно об открытии Чернышева?

Хозяин насторожился.

— Ничего, — сказал он и подозрительно посмотрел на меня. — А причем здесь Чернышев?

— Мне сказали, будто вы охотитесь за его разработками.

— Кто?

— Николаев Борис.

В комнате повисла грозовая туча.

— Что он тебе еще сказал?

— Я думаю, правду. Николаев тайно перефотографировал по просьбе Рудакова кое-какие документы тестя, но попался, и вы остались ни чем. Не нашлись бумаги и после смерти Чернышева. Но вот на днях его дочь случайно обнаружила папку в тайнике. Таню убили, а папка исчезла… Кому вы хотите продать открытие Чернышева?

Чаныгин сидел сгорбившись, угрюмо глядя сквозь прозрачный стол на свои ноги в кожаных тапочках. Он поднял голову. Теперь передо мной сидел волкодав.

— Все же раскопал, мерзавец! — произнес он глухо и вдруг через стол нанес мне сильнейший удар в нос.

Нет, это был не Борис. Я как сидел, так и хлопнулся вместе с пуфом на пол, но при падении зацепил ногой стол, он оказался неустойчивым и опрокинулся. Странно было видеть с обратной стороны стола, как донца чашек, кофейника, бутылки и всего остального, что стояло на нем, съехало прямо Чаныгину на колени. Кофе ошпарил директорские ноги, он взвыл и, отбросив стол, вскочил. Очевидно, намокшая горячая материя продолжала жечь кожу, и Чаныгин спустил штаны вместе с трусами.

"Тьфу!" — я пробежал пару метров на четвереньках и встал, успев заметить, как разъяренный хозяин схватился за стул. Свистящий предмет пролетел над головой, ударился в стену. Я бросился в коридор, столкнулся с полуголой флегматичной девицей, которая выглядела больше удивленной, нежели испуганной, и, подхватив сумку, выбежал на лестницу.

Сгущались тучи, когда я подходил к кладбищу.

Центральное кладбище — православное, самое старое и большое в городе. Здесь легко можно заблудиться среди аллей, тропинок, крестов, оград, разнообразных, а порой причудливых мраморных надгробий с эпитафиями и портретами усопших.

Я приезжал сюда однажды, когда хоронил однокурсницу Зарецкую Тамару, которая вместе со своим женихом попала в горах в автокатастрофу. Машина упала с моста в быструю речку, тела нашли лишь на третий день, и выглядели они ужасно. В моей жизни это было первое такого рода потрясение, сегодня — второе и самое чудовищное.

По широкой дороге, что вела к небольшой церкви, я дошел до навеса, где происходил обряд отпевания; приблизился, но это оказалась не та процессия. Под крышей, на столбах которой были развешаны красочные иконы в футлярах со стеклом и сигнализацией, поп читал молитву над телом усопшей старушки в белом платке и иконкой в высохших руках. Я прошел мимо и направился вглубь кладбища. В самом конце у второго выхода наткнулся на то, что искал.

Молчаливая толпа, преимущественно молодежь, плотным кольцом окружала место погребения. Людей было так много, что они не умещались в тесном пространстве у могилы и стояли на подступах к ней, между оградами. Из центра раздавался отчетливый мужской голос:

— …погибла от руки бандита. Таня была юной, доброй и доверчивой девушкой…

Я встал на бугорок. Моим глазам предстала печальная картина. У свежевырытого холмика рядом с памятником Чернышову стоял гроб на двух табуретах. За ним — женщина лет сорока в траурном платье, черной шляпе и черном плаще. Она была очень похожа на Таню.

Что можно сказать о матери, потерявшей свою дочь? Каменное изваяние горя, воплощение горя или само горе?.. Не знаю, очевидно, последнее. Во всяком случае, выглядела она именно так. Ее никто не утешал — горе безутешно. К ней не обращались — горе безмолвно. Она не плакала — у горя нет слез. Горе — страдание, обреченное на существование среди людей.

Странно, но глядя на мать Тани и на волшебный профиль принцессы из мультяшки, такой прекрасной даже в гробу, я не испытывал никаких чувств, кроме одного — ненависти к убийце.