Последние две недели, впрочем, стояли особняком: слёзы вели себя вполне пристойно, ни разу не подвели Веронику, не лились ручьями, не капали на пол в присутствии сослуживцев, а уж поводов было предостаточно — хоть отбавляй. Но — нет: сухой, спокойный взгляд, если хотите — пожалуйста: даже улыбка и ни росинки на некрашенных ресницах, ни бороздки на бледных щёчках. А вот ночами — это уж, извините, это, как говорят, в одном южном городе — две большие разницы, это уж совсем другое дело, это как бог велит, это святое — ночами крапать наволочки ручьями влаги. Недаром сказано: не промочишь подушку слезами — будешь горе возить возами. И тут уж, бессонными-то ночами, Вероника находилась в полном «консенсусе» со своими строптивыми слёзными железами — позволяла «мочить» подголовную постельную принадлежность без зазрения совести: без стыда и стеснения. Кому охота возить на себе «возы горя»?
И надо же такому случиться: выбежав из машины мужа «беззаботной весёлкой», она вдруг поняла, что не в силах сдержать рыданий. Громкие, лающие стоны, похожие на отчаянье брошенной собаки, рвались из груди наружу, и она ничего не могла с ними поделать: ни унять, ни загнать обратно в глубь сознания. Окружающие смотрели на неё с ужасом. Отходили подальше в сторону. Уводили детей. Многие сочувствовали, предлагали помощь…
Она ничего не видела. Не слышала. Всё происходящее было наглухо закрыто от неё чёрной пеленой душевной боли.
— Простите, до вылета ещё минут сорок. Может быть, хотите чего-нибудь выпить? Здесь вполне приличные буфеты.
Обращались к ней. Поняла она это не сразу.
— Вы мне?
— Ну да. Может быть, я подумал, я смогу вам чем-то помочь? Можно выпить кофе. Или даже… скажем… Не знаю…
Перед ней кто-то стоял.
— Нет, нет, что вы! Нет! — голоса своего она не услышала, но стон, так давно бередящий грудь, вдруг затих. — Мне на регистрацию.
— Да вы уже всё прошли, — кто-то очень удивился. — Я давно за вами наблюдаю. И регистрацию, и таможню, и паспортный контроль… Вот у вас, кажется, посадочный. Покажите-ка.
Она покорно протянула кому-то всё, что держала в руках. И действительно: паспорт, билет, посадочный талон… Господи, когда же это случилось?
— Ну да. Всё прошли. Теперь только на посадку. Вот: выход 27 «Г», место 11 «А», у окошка, — незнакомец вернул ей документы. — Но ещё рано. Как объявят — пойдём вместе, я вас провожу. А пока можем… не знаю… Я тоже в Нью-Йорк… Можно кофе… Или, скажем… Не знаю… У вас что-то случилось… Можем, если выпить, скажем…
Потом они сидели где-то очень высоко, в самом поднебесье на шатких стуликах за пластмассовым без скатерти столом. Внизу расстилалось лётное поле, сновали яркие, похожие на божьих коровок машинки, взлетали и садились игрушечные самолётики. Незнакомец что-то говорил, говорил, видимо, что-то забавное, потому что время от времени он громко смеялся, заглядывая ей в глаза. Она догадывалась: всё это ради неё — развеселить, помочь, утешить, она была ему признательна, ведь мог бы преспокойно отдыхать себе перед дальним полётом, пить свой коньяк, не обращая внимания на пошлую, ненормальную истеричку, надо было как-то реагировать на его шутки, которых она, по правде сказать, и не очень-то слышала, надо было улыбаться, или в знак благодарности хотя бы изредка кивать головой — есть же какие-то правила приличия. Всё это Вероника понимала, старалась изо всех сил, но… Но силы её пребывали в состоянии бессилия, видимо, слишком много их было потрачено за то недолгое время, как она рассталась с мужем. Тупая пустота и предчувствие чего-то трагически неотвратимого — вот всё, что теперь владело всем её существом.
— А вон и наш с вами «конёк». Во-о-о-н он стоит, видите, боками поблёскивает? — дошёл вдруг до неё голос незнакомца. — Через океан нас понесёт. Вам когда-нибудь приходилось над океаном летать?
— Что? — Она не была уверена, что правильно поняла его вопрос.
— Я говорю — вон наш с вами «конёк», — охотно повторил мужчина и неожиданно представился: — Меня Игорем зовут. А вас Вероникой. Я знаю. Я в паспорт ваш заглянул. А отчество не успел. Можно просто по имени?
— Конечно, — она повернула голову и впервые увидела своего собеседника. — Вас правда зовут… Игорем??
— Правда-правда, — поклялся Игорь и улыбнулся во все зубы. — А что? Хотите, паспорт покажу?
— Нет-нет, ничего, не надо, что вы, простите, — затараторила Вероника, — что вы до этого сказали, я не расслышала, простите?
— Да ничего такого я не сказал, глупости я говорил. Про «конька» нашего, про самолёт. Красавец, правда? Никогда не мог понять, как им цифры присваивают. Почему Ил-82? Ну, Ил — понятно: Илюшин. А вот почему 82, а не 102 или, скажем, 55 или 99? Этому должно же быть какое-то объяснение. А Ту-104? А Як-40? Ведь не порядковые же это номера? Правда? Как вы думаете?
Вероника молчала. Она никак не думала. Ей было абсолютно безразлично, какие цифры нарисованы на боках летательных аппаратов и почему именно такие, а не иные, совсем даже на них не похожие. Ну — 104 и 104, ну 40 и 40, спасибо и на этом, и так сойдёт, какая разница? На всё это ей было абсолютно наплевать, тем более теперь, когда перестаёт ныть рыданиями надорванная грудь, когда слёзы вроде берут себя в руки и начинают постепенно затихать и засыхать, и надо как можно скорее как-то воспользоваться этим обстоятельством, чтобы вновь не заверещать в голос. Да, действительно, на носу и на фюзеляже самолёта, который понесёт её через океан, значатся именно эти буквы и цифры: Ил-82. И что из этого следует? Да ничего из этого не следует. И ровным счётом ничего она по этому поводу не думает и думать не собирается. Мало ли кто, что и как называет.
Вероника достала из сумки зеркальце, заглянула и чуть не вскрикнула от увиденного: глаза красные, опухшие, нос сильно увеличен в размерах. Ужас. Самое лучшее было бы сейчас забиться куда-нибудь в угол, никого не видеть и не слышать. И уж во всяком случае не заниматься выяснением чего-то совсем уж непонятного. Но новый спутник терпеливо смотрел на неё, чего-то молча от неё ждал, по всей вероятности, хотел услышать ответ на свой вопрос, который она никак не могла вспомнить.
— Вы спросили… э-э-э…, — она замолчала.
Спутник кинулся ей на подмогу:
— Я спросил глупость, совсем необязательно отвечать. Просто я спросил про самолёты: почему они так называются? Почему, скажем, Ил-82, а, к примеру, не Ил-83 или Ил-84? Как вы думаете?
— Я не знаю, — Вероника ответила очень серьёзно.
— Вот и я тоже не знаю, — Игорь улыбнулся, не скрывая радости от того, что женщина заговорила. — Может быть, это год выпуска самолётов? Что вы думаете по этому поводу?
— По этому поводу я думаю, что всё возможно, — ответ получился не очень вежливым, оба это заметили, Игорь обиженно выпятил губы, и Вероника поспешила исправить оплошность. — Мне вообще кажется, что с некоторыми названиями у нас в стране не всё в порядке.
— Правда?! — почему-то обрадовался этому её заявлению Игорь. — Интересно. Например?