— Нет, нет. Пожалуйста. Я не буду кофе. Сядь.
Она послушно села.
— Ника! Мне очень нужна твоя помощь. Очень. Помоги мне.
— Если смогу.
И он поделился с ней всем, что не давало ему покоя последние несколько дней.
Вероника слушала, не перебивая, глядя в пол, в одну точку, низко опустив голову. Когда он замолчал, она спросила:
— Всё?
— Вроде. В общих чертах. Если не говорить о том, что все появляющиеся у нас зацепки кто-то с завидной регулярностью уничтожает. Идёт какая-то явная утечка информации. И всё из-за этих проклятых шуб. Сначала кладовщик меховой базы. Кто его мог убрать? Не сам же он. Хотя всё оформлено под самоубийство. И главное — зачем? Тоже мне фигура: подумаешь — шубы воровал. Казалось бы: тут ОБХССникам и карты в руки, их клиент, занимайтесь в своё удовольствие. Ан — нет. КГБ у себя прячет. Долго прячет, многие месяцы, а как только мы им заинтересовываемся — убирают.
Мерин низко наклонился, заглянул в лицо жены.
— Ты не спишь?
Вероника не ответила, подняла голову, укоризненно глянула на мужа, опять уставилась в пол.
— Вот. Прости, я сейчас закончу… Убивают кладовщика. Теперь это странное поведение таксиста. — Он достал из кармана, протянул жене записку. — Вот, прочти. Что это? И опять шубы. Теперь Чибилин. Сначала нам его бездарно «отдают» со всеми потрохами, а когда мы не «клюём», не заглатываем приманку, сразу же его не арестовываем, надеясь проследить цепочку, — его убивают. Как будто заранее знают все наши ходы. И опять у этого Чибилина в квартире всё те же авиабилеты, бланки, те же крысы…
Валерия вздрогнула, подняла голову, уставилась на мужа.
— Какие крысы?!
— Норковые. В смысле — шубы из этих поганых крыс… Нас всё время опережают на полшага, уничтожают все зацепки…
— Игорь, ты что от меня-то хочешь? — Она села поудобнее, положила ногу на ногу. — Я-то какое отношение имею к этим твоим крысам и зацепкам?
— Они не мои, Ника. Они наши с тобой. Надо лететь.
— Куда?
— В Америку.
— Куда?!
— В Соединённые Штаты Америки.
— Кому лететь?
— Тебе.
— Ты с ума сошёл? Зачем?
— Я тебе всё объясню. Клеопарта со мной согласна, обещала помочь. А уж если она обещает…
Вероника поднялась, плотно захлопнула дверь, вернулась на прежнее место.
— Когда надо лететь?
— Чем скорее — тем лучше. Начинать надо сегодня.
— И как ты это себе представляешь?
Мерин оживился:
— Очень просто. Я всё продумал: надо поступить так, как советует наш «доброжелатель». — Он указал на лежащую на столе записку. — Потолкайся в этой очереди на Ленинградке, понаблюдай, думаю, не в первый же день, конечно, но кто-то на тебя в результате выйдет. Им же зачем-то надо переправлять через океан этих крыс. Конечно, может быть, это элементарная «липа» — хотят нас в сторонку увести, — всё может быть. Клеопарта уверена: мелковато для серьёзного ворья — они привыкли с миллионами дело иметь, а тут какие-то шубки дамские, но… Чем чёрт не шутит… А вдруг. Они нам Чибилина подставляют, а мы возьми да и клюнь… Занимался этим делом Гривин — его убрали. Потом занялся Чибилин. Его тоже убрали…
— Игорь, — она вытащила из пачки сигарету, закурила. — Игорь, почему я?
— Ты же бросила курить, — Мерин сказал это очень строго.
Вероника помолчала.
— Игорь, я вопрос задала.
— Больше некому, Никочка. Неужели ты думаешь, если бы было кому — я бы отправил тебя? Все по горло заняты. У нас ни одной версии. Клеопарта бесится. Её начальство бесится. Все бесятся. Я хотел сам лететь или Сашка, Сергей, Филя — Клеопарта на дыбы — ни в какую. А без Америки, боюсь, нам не обойтись.
А главное: не верю я никому после этих информационных утечек, вот беда. Вообще — ни-ко-му. Как волк в лесу…
— А мне ты веришь?
Мерин не ответил. Тяжело вздохнул.
— Веришь? — повторила вопрос Вероника. — А я тебе нет.
— Перестань, прошу тебя. Очень тебя прошу. Очень, — он откинулся в кресле, обхватил голову руками. — Мне жить не хочется, а ты…
Какое-то время они молчали. Потом Вероника спросила еле слышно:
— Ты что, плохо себя чувствуешь?
Он не ответил. Сидел неподвижно.
— Может быть, всё-таки выпьешь кофе?
Он не ответил.
Она присела возле него на корточки, приложила руку к его лбу.
— Голова горячая. У тебя нет температуры? Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь. Что ты хочешь? Скажи.
Вместо ответа он снял её руку со своего лба, сжал так, что она по-собачьи тихо взвизгнула, обхватила его шею и боязливо, с какой-то отчаянной решимостью, неумелой спешкой принялась тыкать губами в его лицо, повторяя в разных вариациях один и тот же вопрос: «Скажи, что ты хочешь? Ну скажи. Что? Что, скажи? Ну? Что? Что ты хочешь? Чтобы я — что? Ну скажи. Что?..»
И вдруг свет для них неожиданно померк — сделалось темно. Непонимание происходящего одновременно охватило обоих. Реальность уступила место небытию: не стало мыслей, не стало чувств — они сами бесплотно исчезли. Кто-то чужой сорвал с них одежду, в клочья разнеся на нём ворот подаренной ею сорочки и необратимо исковеркав молнию на её вечернем платье. Кто-то прижал их друг к другу, слепил, сплющил, так что она задохнулась, не в силах дольше жить, он же, не перенеся её кончины, замертво рухнул в доселе незнакомую бездну.
В дверь постучала Лидия Андреевна, крикнула:
— Лерочка, мы с Севой ушли. Вернёмся поздно. Завтрак на столе.
Громко щёлкнула входная дверь.
Ни Мерин, ни Вероника ничего этого не слышали.
…Его разбудил голос жены.
— Как ты думаешь, зачем таксисту понадобилась эта записка? Вернее — псевдотаксисту.
Он открыл глаза. Жена в домашнем халате, гладко причёсанная, умытая, расточающая вокруг себя аромат французского парфюма сидела в кресле, отхлёбывала из чашечки кофе и разглядывала разложенную на журнальном столике какую-то бумажку. Чтобы понять — что происходит, на каком он свете и о чём его спрашивают — Мерину понадобилось время. И немалое. Надо было принудить спящее сознание к работе, и он спросил:
— Ты о чём?
— Я о записке этого таксиста.
Он помолчал. Сознание продолжало почивать.
— Какого таксиста?
Жена на конкретно поставленный вопрос не ответила, сказала только: «Просыпайся, Игорь. Вот твоя одежда. Я уже готова». И вышла из комнаты.
На стуле, действительно, аккуратно сложенные висели его брюки, рубашка, пиджак…