Первое дело слепого. Проект Ванга - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Воронин cтр.№ 28

Вспомнить он так ничего и не вспомнил, зато, перестав наконец гонять по кругу слова «Грабовский», «покойники» и «амнезия», от частого повторения превратившиеся в набор бессмысленных, ни к чему не относящихся звуков, осознал, что, пока он этим занимался, решение созрело само собой. Всесторонне его изучив и одобрив, как законопроект, в первом чтении, Глеб повеселел и даже почувствовал, что к нему вернулся аппетит. «Воскрес, будь он неладен», – подумал Сиверов, подцепляя вилкой сразу четыре оладьи.

Ирина ничего не сказала и ни о чем не спросила, однако в тихом, почти незаметном вздохе, которым она сопроводила это действие мужа, Глебу почудилось удовлетворение человека, который понял все без слов и остался понятым доволен.

* * *

Борис Грабовский закончил просматривать последнюю дискету, извлек ее из компьютера, с треском надломил и небрежно швырнул в спортивную сумку, где было полным-полно сломанных разноцветных дискет и блестящих радужных половинок компакт-дисков. Информация, которую день за днем, год за годом по крупице собирал этот писака, Макс Соколовский, все еще находилась там, в этой груде изломанного, исковерканного пластика, но теперь это был просто хлам. Черновые наброски будущих статей, записи интервью, факты, даты, имена – все это теперь превратилось в бесполезный мусор.

Просматривая материалы Соколовского, экстрасенс сделал несколько пометок в своем рабочем блокноте – имена и координаты людей, молчание которых следовало обеспечить любой ценой. Журналист проделал действительно гигантскую работу, ему удалось выйти на некоторых персонажей, о существовании которых ясновидящий просто-напросто забыл, но он, к счастью, и сам толком не знал, что именно ищет, а потому сюда, в особняк Грабовского, явился как на рядовое, рутинное интервью. Он понятия не имел, что идет в гости к главному фигуранту своего журналистского расследования, зато Борис Григорьевич это знал, и его попытка перекупить журналиста на самом деле была последним шансом, предоставленным этому самоуверенному модному щелкоперу. Но он, видите ли, гордый! Что ж, теперь пускай пеняет на себя…

Борис Григорьевич выключил компьютер, задернул «молнию» сумки и вызвал Хохла, который явился моментально – наверное, по своему обыкновению торчал в холле, любуясь акулами. Очень они ему нравились, и глазеть на них Хохол мог без перерыва круглые сутки, особенно если бы кто-то взял на себя труд доставлять ему прямо туда, к аквариуму, еду и выпивку. Он и сейчас что-то дожевывал, стоя в дверях, и от него по всему кабинету тяжелой волной расползался смешанный аромат копченого сала и ядреного украинского чеснока. Грабовский сто раз грозился снарядить в Украину карательную экспедицию с целью поголовного истребления многочисленных родственников Хохла, чтобы те перестали, наконец, тоннами пересылать ему упомянутые продукты. В ответ на эти угрозы слуга только смущенно улыбался, полагая, по всей видимости, что хозяин шутит. Грабовский же знал наверняка, что его карательная экспедиция будет бесполезной: лишившись посылок, Хохол просто начнет приобретать милые его сердцу продукты на ближайшем рынке.

– Забери это и сожги, – приказал он, пнув ногой сумку.

– Где? – немедленно поинтересовался Хохол.

Вопрос был не то чтобы очень толковый, но и не лишенный определенного смысла. Дом обогревался газом, а газовый котел не приспособлен для того, чтобы его топили пластиком. Каминов в доме имелось предостаточно – не то восемь, не то девять штук, – но Хохол не хотел, по всей видимости, чтобы в комнатах разило паленой пластмассой. И правильно: Грабовский бы потом с него за это голову снял…

Конечно, сообразить, как утилизировать полсотни дискет и примерно столько же компакт-дисков, не закоптив при этом весь дом, было проще простого, стоило лишь немного пошевелить извилинами. Но в том-то и беда, что шевелить Хохлу было нечем – он был глуп как пробка, и именно это качество хозяин ценил в нем больше всего. Это был большой и, в общем-то, вполне добродушный дворовый пес – верный, преданный и полностью лишенный способности думать. Он мог часами с искренним восхищением любоваться акулами; он был неоднократно замечен в том, что прикармливал хозяйскими продуктами бродячих котов и собак; он обожал детей, картинки с изображением детских мордашек приводили его в восторг и умиление. И при этом, получив от Грабовского приказ, он недрогнувшей рукой свернул бы шею кому угодно – от собаки, которую только что накормил, до младенца, которого минуту назад тетешкал на коленях и которому делал «козу рогатую», – свернул бы просто потому, что мысль о неповиновении не могла прийти в его дубовую башку. То, что люди именуют моралью, находилось у Хохла в зачаточной стадии развития; он, как трехлетний ребенок или душевнобольной, воспринимал окружающих не как живых людей, подобных ему, а как картонные фигурки или изображения на экране телевизора. Изображение может нравиться или не нравиться, радовать, умилять или огорчать; потом телевизор выключают, изображение пропадает, ну и что с того? Грабовский не сомневался, что, если с ним самим что-нибудь случится, Хохол будет горевать ровно столько времени, сколько ему понадобится, чтобы пристроиться к какой-нибудь новой кормушке. И неважно, насколько сытной эта кормушка окажется: главное, чтоб на сало с чесноком хватило. Ну, и на водку, конечно, или хотя бы на сырье для производства самогона… Невозможно было представить, на что Хохол с его рудиментарной фантазией тратит получаемые от хозяина приличные деньги, – разве что отсылает родственникам на Украину…

– Где? – повторил свой вопрос Хохол. – Это ж такая гадость, что потом весь дом месяц будет вонять.

– Мангал вынеси, – посоветовал Грабовский, – и в мангале спали.

– Мангал загадим, – мрачновато предрек слуга. – Будут у вас потом шашлыки с пластмассой…

– Новый купишь, – терпеливо объяснил экстрасенс.

– Новый… – неодобрительно повторил Хохол. – Новый денег стоит, а они с неба не сыплются.

– Геть, – сказал ему Борис Григорьевич. Препираться с Хохлом можно было до бесконечности, но вот это словечко – «геть» – действовало безотказно: услышав его, слуга затыкался и уходил.

Хохол забрал сумку и ушел. Грабовский закурил и прошелся по просторному домашнему кабинету. Конечно, всю эту кучу бесполезной пластмассы было вовсе не обязательно сжигать, она теперь не представляла для него никакой опасности. Но Борис Григорьевич давно привык подчищать за собой хвосты с особой, сплошь и рядом излишней тщательностью. Излишней? Это как посмотреть! Что с того, что сломанную дискету уже не засунешь в компьютер, а если засунешь, то придется покупать новый дисковод? Есть люди (и кому об этом знать, как не Борису Грабовскому?), которые безо всяких компьютеров могут заглянуть в прошлое любого предмета, просто подержав его в руках. А у тех предметов, которые Хохол только что унес из кабинета в старой спортивной сумке, было очень богатое и любопытное прошлое.

Прошлое… Взгляд Бориса Григорьевича, будто притянутый магнитом, уперся в стоящую на полке в самом темном углу кабинета фотографию в простой деревянной рамке. На фотографии было изображено морщинистое лицо древней старухи с раз и навсегда закрытыми незрячими глазами, запавшим беззубым ртом и выбившимися из-под платка прядями седых и легких, как пух одуванчика, волос. В этом лице не было заметно ни какой-то особенной мудрости, ни ласковости, ни угрозы – ничего, кроме безразличного ко всему спокойствия глубокой, все на свете повидавшей старости. И тем не менее Грабовскому, по обыкновению, захотелось сделать с этой фотографией что-нибудь этакое – растоптать, разорвать, развеять по ветру или, догнав Хохла, сунуть ее, заразу, в сумку, чтобы улетела с дымом и больше не пялила на Бориса Григорьевича свои слепые бельма.