Первое дело слепого. Проект Ванга - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Воронин cтр.№ 14

Трясясь и покачиваясь в постепенно пустеющем вагоне, молодой человек попытался вспомнить о себе хоть что-нибудь, но вскоре бросил это бесполезное занятие. Оно напоминало попытку взлететь, размахивая руками, как крыльями; с таким же успехом слепой от рождения мог бы пытаться описать красоту летнего заката, а глухой – понять, что хорошего в симфонической музыке. Какой-то участок памяти просто перестал существовать, превратившись в слепое белое пятно, и все, что мог сделать молодой человек, сводилось к определению границ этого пятна. Он ощущал слепую зону как пустоту, занимающую почти весь объем мозга и, как скорлупой, окруженную тонкой пленкой известных ему мелочей – названий предметов, логических связей между ними и простейших навыков наподобие умения ходить и самостоятельно застегивать брюки.

Потом оттуда, из пустоты, лениво вращаясь, выплыло воспоминание – эпизод из прочтенной когда-то книги, герой которой под воздействием наркотиков забыл собственное имя и очень испугался, что как раз в это время подойдет полицейский и спросит, как его зовут. Молодой человек вспомнил даже, что тогда, во время чтения, эта ситуация показалась ему забавной: это ж надо такое выдумать – забыл собственное имя! Да разве такое возможно?

Теперь ему было не смешно. Так и этак повертев воспоминание перед мысленным взором, человек бережно отложил его в сторонку: при всей своей кажущейся никчемности это была единственная ниточка, потянув за которую он мог выудить из пустоты внутри своей головы что-нибудь еще. Если память сохранила несколько фраз из какой-то глупой книжки, в ней могла заваляться и другая, более ценная информация: что это была за книжка, при каких обстоятельствах попала ему в руки, когда и, главное, где это случилось…

Голос из динамика объявил, что поезд прибывает на конечную станцию. Название станции ничего не сказало молодому человеку; когда электричка остановилась, он покинул вагон вместе с немногими остававшимися там пассажирами и вышел на растрескавшийся асфальт перрона. На треугольном фронтоне приземистого здания вокзала виднелся круглый циферблат часов. Стрелки показывали начало восьмого утра; над часами красовалось выведенное огромными буквами название станции – то самое, которое объявил по радио машинист. С неба сеялся мелкий дождик, ветер морщил воду в грязных лужах, на поверхности которых плавали размокшие окурки и чьи-то плевки; было зябко и неуютно. Подняв воротник и поглубже засунув руки в карманы куртки, молодой человек побрел к зданию вокзала: что собирается делать, он не представлял, но там, внутри, хотя бы не было дождя.

В зале ожидания его заметил и остановил дежурный милиционер: настала очередь молодого человека объяснить представителю власти, что он не помнит своего имени. Идя навстречу жующему резинку и оттого имеющему особенно тупое выражение лица сержанту, молодой человек вместо испуга испытывал огромное облегчение: он уже убедился в своей неспособности разобраться со свалившейся на него проблемой без посторонней помощи и радовался, что теперь за это трудное дело возьмутся какие-никакие, но все-таки профессионалы.

– Извините, – уже не впервые за этот вечер сказал Максим Соколовский, – но в это просто невозможно поверить.

– Дай срок, корреспондент, – ответил на это Борис Григорьевич Грабовский, – и все увидишь своими глазами. Если, конечно, мы договоримся.

Эта фраза – «если мы договоримся» – то и дело мелькала в разговоре, время от времени выныривая на поверхность, как угодившая в водоворот щепка. «Или как кусок дерьма», – подумал Максим. Последнее, пожалуй, было ближе к истине, на это указывал вкрадчивый тон, которым данная фраза произносилась. До сих пор Максим старательно увиливал от прямого ответа на замаскированный этой фразочкой вопрос: этот ответ мог не понравиться хозяину, а уходить, даже не попытавшись разобраться в ситуации до конца, не хотелось.

Но теперь этот рефрен прозвучал как-то так, что Максим понял: если продолжать увиливать, это увиливанье само по себе будет расценено как вполне однозначный ответ.

– Борис Григорьевич, – сказал он, – а о чем, собственно, вы намерены со мной договориться?

– Вот так вопрос, – довольно достоверно изобразив недоумение, сказал Грабовский. К этому моменту он уже почти прикончил содержимое графина, но внешне это на нем никак не отразилось, разве что речь его стала не такой отрывистой, а темный, исподлобья, взгляд – не таким угрюмым. – Ты зачем сюда пришел?

– Ну, как это «зачем»? Поговорить.

– Врешь! Точнее, недоговариваешь. Ты пришел составить мнение – это, между прочим, твои собственные слова. Так? Теперь следующий вопрос: а зачем я тебя принял? Не в офисе, не на улице, а тут, у себя дома, куда посторонним вход воспрещен… Зачем, как ты думаешь?

– А зачем? – спросил Максим, даже не догадываясь, а зная наверняка, каким будет ответ.

– А затем, что ты – один из тех, кто формирует общественное мнение. То есть какое мнение у тебя, такое и у народа. Пусть не у всего народа, но у его значительной части. Причем твои читатели – люди образованные. Умными я их с чистой совестью не назову, потому что умный человек составляет мнение обо всем на свете сам, а не берет его готовеньким из газет, но что образованные – это факт. И именно среди них, заметь, больше всего тех, кто кричит: Грабовский-де шарлатан без стыда и совести, спекулирует на чужом горе… Скажешь, нет?

– Гм, – сказал Максим. – Спорить трудно.

– А ты не спорь. Не надо со мной спорить, мне ведь виднее. Это, брат, очень нездоровое занятие – спорить с тем, кто прав.

– Если бы дело было только в правоте, – негромко заметил Максим.

– А? – переспросил Грабовский и тут же, сообразив, что имел в виду журналист, рассмеялся с очень довольным видом. – А, вон что… Соображаешь, пресса! Правильно, на одной правоте далеко не уедешь. Это у нас испокон веков ведется: у кого кулак больше и глотка шире, тот и прав. Да, верно ты подметил: со мной спорить не только бесполезно, но и опасно. Я, конечно, своей силе хозяин, но знаешь ведь, как это бывает: устанешь как собака, разозлит тебя кто-нибудь крепко, вот нехорошая мыслишка сама собой и проскочит. Подумаешь, бывает: да чтоб ты сдох, сволочь! – а назавтра, глядишь, в газете некролог…

Эта небрежно замаскированная угроза была произнесена простым, будничным тоном, словно Грабовский вовсе и не угрожал, а констатировал факт – немного неприятный, но вместе с тем вполне обыкновенный, вроде того, что протекает крыша или заедает дверной замок. Из-за этого его слова прозвучали как-то особенно правдиво и достоверно, так что Максим, не очень-то веривший в подобные вещи, поневоле ощутил некоторый дискомфорт. До сих пор ему никогда не приходилось иметь дела с экстрасенсами или хотя бы принимать участие в тянущихся уже не первую сотню лет дебатах вокруг сверхчувственного восприятия, ясновидения и прочей полумистической петрушки. Однако, готовясь к этому разговору, он довольно основательно ознакомился с вопросом и выяснил, что позиция официальной науки в отношении людей, подобных Грабовскому, осталась, в общем, такой же, как в начале девятнадцатого века, когда были предприняты первые, вполне наивные попытки точно установить, существует ли в действительности такое явление, как сверхчувственное восприятие. Тогда группе ясновидцев было предложено прочесть текст на листках бумаги, спрятанных в запечатанные конверты; тот опыт ничего не доказал и ничего не опроверг, и за истекшие с той поры без малого две сотни лет в данной области знания почти ничего не переменилось. Строго говоря, до сих пор никто так до конца и не понял, существует ли она вообще, эта область знания. Были придуманы и использованы десятки новых, порой очень остроумных методов исследований, проведены тысячи экспериментов, но, как справедливо заметил все тот же Грабовский, прав по-прежнему был тот, у кого шире глотка. До сих пор ни один ученый, дорожащий своей репутацией, не взял на себя смелости прямо, без «но» и «если», заявить по этому поводу хоть что-то определенное, сказать твердое «да» или такое же твердое «нет».