Альбан прошел через ванную в спальню. Он не был здесь много лет и удивился, заметив, что Жо оставила на полках свои книги, а на комоде в стиле ампир, рядом с пустой пыльной шкатулкой для драгоценностей, — две великолепные китайские настольные лампы. В целом комната выглядела обветшалой и унылой.
«Пока Жо с нами, я ничего не стану менять. Это ее комната. А вот над комнатой родителей я поработаю».
Родительская спальня располагалась на том же этаже, в самом конце коридора. Вид она имела такой же заброшенный.
«И все-таки “Пароход” — не музей! Надо навести здесь порядок!»
Особенно если… если это правда, и Валентина ждет ребенка! Черт побери, почему же она не звонит? Неужели так сильно на него рассердилась? Альбан вернулся в ванную и приоткрыл окно, чтобы все скорее просохло. Он уже готов был выключить свет, когда взгляд его упал на металлическое ведро, куда сантехник сбрасывал мусор. Среди кривых кусков трубы и мокрых обрывков пакли Альбан увидел нечто странное. Наклонившись, он взял предмет двумя пальцами и перевернул. Это был маленький молитвенник, без сомнения очень старый, с отделанной перламутром обложкой и проржавевшим фермуаром. Такие обычно дарят детям в день их первого причастия. Книжица была насквозь мокрой. Наверное, ее откуда-то принесло водой. Стоило Альбану ее открыть, как переплет распался и страницы рассыпались. Альбан собрал их и сложил в правильном порядке. Внимание его привлекла открытка с благочестивой картинкой, вероятнее всего, служившая закладкой. На лицевой стороне был изображен витраж, на обороте — несколько строк, написанных от руки.
«Не упрекайте себя ни в чем, Антуан. Только Господу дано судить дела наши, и никому другому. Вы поступили так ради всеобщего блага. Живите же в мире с Господом, со своими родными и с самим собой! Отец Эрик».
Альбан трижды вслух перечитал текст, потом вложил открытку в молитвенник и с трудом закрыл его.
— Еще одна тайна. Прекрасно!
Неужели и Антуану было в чем себя упрекнуть? И это «что-то» было серьезным, иначе он не стал бы обращаться за советом к священнику. Почерк изящный и твердый. Интересно, кто такой этот отец Эрик? Порывшись в памяти, Альбан пришел к выводу, что они не слишком часто посещали мессу. Все Эсперандье, хоть и были католиками, в церковь ходили редко — разве что на Пасху, а также в дни чьей-нибудь свадьбы или похорон. Жиля, Альбана и Коля, как положено, окрестили, и Жо в свое время преподала им несколько уроков по катехизису, но на этом религиозное образование братьев закончилось.
Альбан попытался представить своего деда в исповедальне.
— Если этот священник жив, я его найду! С этой несложной задачей я справлюсь сам!
Сжимая в руке молитвенник, он спустился на первый этаж. На последней ступеньке лестницы лежал забытый кем-то молоток. Увидев его, Альбан улыбнулся: в бешеной суете сегодняшнего дня кто-то из рабочих решил привести в порядок медную планку, о которую столько лет спотыкаются жильцы этого дома.
В кухне Альбан открыл бутылку бордо и налил себе бокал, борясь с внезапно нахлынувшим чувством одиночества. Положил на стол мобильный, минуту не сводил с него взгляда, потом снова взял его в руки и набрал номер Валентины. Доставать ее звонками — не самое удачное решение, но Альбан не мог больше ждать, когда она сама позвонит. И потом, он оставил ей сообщение, на которое она должна была отреагировать, в каком бы расположении духа ни находилась.
По прошествии нескольких секунд металлический голос объявил, что этот номер больше не обслуживается. Ошеломленный, Альбан прослушал сообщение еще раз и только тогда нажал на «отбой». Что такого он сделал, чтобы заставить Валентину поменять номер? Может быть, таким образом она дает ему понять, что между ними все кончено?
Альбан залпом осушил бокал, не в силах поверить в происходящее. Как же так? Ведь Жозефина сказала, что Валентина носит его ребенка, Валентина его любит! Хотя, конечно, Жо тоже не истина в последней инстанции… Может, она все-таки ошиблась?
Обхватив голову руками, он попытался привести мысли в порядок. Валентина рассказывала ему о своем прошлом, о том, как забеременела и жених ее бросил. Она вполне могла запаниковать, узнав, что снова беременна. Или, что вероятнее, он ей надоел. Раньше женщины никогда его не бросали, но это рано или поздно должно было случиться. Не так уж он безумно хорош, тем более сейчас — без работы, без будущего…
— Альбан?
Удивление его было так велико, что он не смог ни пошевелиться, ни подать голос. На пороге, как прекрасное видение, стояла Валентина — в плотной белой водолазке, юбке, куртке и ботинках. На голове — кокетливо сдвинутый набок берет. Девушка подошла к столу, вынула из кармана мобильный телефон и положила его рядом с телефоном Альбана.
— Старый я разбила. Чтобы не разориться, я была вынуждена сменить оператора и, естественно, номер.
— Значит, — выдохнул он, — ты не получила мое сообщение?
— Получила. Пришлось повозиться, но оно того стоило.
Разделенные столом, они обменялись долгим взглядом.
Несколько театральным жестом Валентина протянула ему руку.
— Насколько я поняла, ты просил моей руки? — запинаясь от волнения, произнесла она. — Вот она, бери!
— Ты правда этого хочешь? Несмотря ни на что? Просто потому, что мы любим друг друга?
Увидев, как на ее лице расцветает лучезарная улыбка, Альбан вскочил со стула и, ударившись по дороге об угол стола, бросился к ней. Счастливая Валентина растворилась в его объятиях.
* * *
Софи осмотрелась, желая убедиться, что в бутике нет покупателей.
— До тебя дошли новости? — зло бросила она.
Стоя на переносной лесенке, Малори развешивала новогоднюю мишуру в минималистском стиле — прозрачные, переливающиеся всеми цветами радуги стеклянные шарики, похожие на мыльные пузыри.
— Да. Альбан позвонил Коляʹ.
— Не могу поверить! Эта дрянь получила, что хотела, даже раньше, чем я думала!
— Они вместе два или три года, — напомнила Малори примиряющим тоном.
— Но зачем жениться с бухты-барахты? Это безумство, каприз!
— И прекрасный повод устроить праздник.
— Наоборот, это испортит нам все праздники! Жениться тридцатого декабря! Что за нелепость! И я очень удивлюсь, узнав, что это — выдумка Альбана. Куда она так торопится?
Малори спустилась, сложила лестницу и отнесла ее в смежный с торговым залом кабинет. Ведущая в него дверь была спрятана за бархатной занавесью. Стоя посреди бутика, Софи рассеянно смотрела по сторонам. С ивового манекена красивыми фалдами ниспадало белое платье, на столике возлежали серебристые аксессуары, на высоком церковном подсвечнике были искусно намотаны два кашемировых шарфа: один цвета небеленого полотна, второй — серо-стальной… Судя по всему, Малори сделала ставку на монохромность, но декор получился на удивление милым и праздничным.