Стоуксу нравился старый лакей. Они подружились в один ненастный день, когда Симмс пригласил его на кухню и угостил чашкой чая.
– Ни к чему тебе ошиваться на улице в такую непогоду. Так недолго и простудиться, – сказал он. – Насколько я знаю, в ближайшие несколько часов она не собирается выходить из дома.
Они поговорили о хозяйке дома и о ее чудачествах. Выяснилось, что и Симмс, и его госпожа знают, что Стоукс ее охраняет. Это был удар по самолюбию здоровяка: ему казалось, что он чертовски хитер.
– Я вам очень признателен, мистер Стоукс, – добавил Симмс. – Я так за нее волнуюсь!
Он говорил, как добрый старый дядюшка. Похоже, он знал эту даму еще ребенком. Стоукс понял, что Симмсу не по душе визиты юноши.
Билли должен был прийти в одиннадцать. Около девяти Стоукс ушел со своего поста. По правде говоря, у него тоже было свидание. С тех пор как у него завелись лишние деньги, грудастая Долли Мартин охотно проводила с ним время.
– Но, явившись в таверну «Веселая ворона», я увидел, что она сидит в обнимку с Камменсом Смоллом. Я надавал Смоллу по морде и вышел на улицу освежить голову. И тут вдруг почувствовал, что мне надо быть на своем посту – на Брансвик-сквер. Я вернулся слишком поздно. На ее крыльце лежало тело юноши. Он был жив – я не думаю, что его хотели убить, – но сильно избит.
– Если бы ты был там, ты мог бы задержать негодяев. И мы узнали бы, кто их нанял.
Стоукс кивнул:
– Верно, сэр. Я не мог ничем помочь бедному парню, но…
– К черту парня! Я нанял тебя, чтобы ты защищал ее! Ведь я говорил тебе, что она в опасности.
– Да, сэр. Я вас подвел.
Однако все шишки свалились на бедного парня, подумал Стоукс. Ему изуродовали лицо и, судя по всему, сломали ногу. Если внутренности юноши пострадали так же сильно, как и его внешность, то он вряд ли доживет до утра. А если и доживет, то уже не сможет зарабатывать на жизнь привычным способом.
– Симмс велел мне отнести юношу в дом и уложить на диван, а сам послал слугу за врачом.
– А дама?
– Я ее не видел. Симмс поднялся на второй этаж и известил ее о случившемся. Я думал, она сразу спустится вниз, но Симмс сказал, что ей надо одеться. Он послал меня за вами – по ее просьбе.
К удивлению Стоукса, граф не обрадовался, узнав о ее желании с ним увидеться. Его лицо стало еще бледнее, а глаза еще больше потемнели.
– Ей надо одеться, – медленно повторил Дэвид, делая акцент на каждом слоге.
Ну конечно! Она должна была переодеться мужчиной и предстать перед своими слугами и врачом в образе Марстона.
Из этого следовало, что, ожидая наверху юношу, приходившего к ней дважды в неделю поздно вечером, она была одета как женщина. Она была Фебой – той дамой, о которой грезил Дэвид. Грезил и терпеливо ждал, когда она позволит ему называть ее по имени.
Какой же он был идиот! Ему казалось, что она тоже ждет его. Ждет, когда он закончит свое расследование и придет к ней. Он представлял ее сказочной принцессой, заточенной в замке…
Дэвид вспомнил письма, которые писал ей сегодня ночью, пытаясь выразить свою преданность. А в это время она готовилась к свиданию с платным любовником – принимала ванну, причесывалась, душилась и обворожительно улыбалась, глядя в зеркало. Совсем недавно он воображал, что когда-нибудь она будет делать все эти вещи ради него.
Для этого юноши она была Фебой, тогда как ему, Дэвиду, приходилось называть ее «мистер Марстон». Стоукс весьма деликатно описал ситуацию, но Дэвид сразу понял, что к чему.
«Она держала меня за дурака, – думал он. – Она просто меня использовала». Да, он целовал Фебу, касался ее тела, ловил на себе ее дразнящие взгляды – она позволяла ему это делать, потому что хотела заручиться помощью. Все это время она принимала у себя смазливого юнца, который профессионально обхаживал ее в постели.
У Линсли шумело в ушах. Ему хотелось взорваться от ярости, что-нибудь разбить, отметелить Стоукса, принесшего ему эту новость.
Между тем Стоукс продолжал говорить. Дэвид видел, как он шевелит губами, но в его сознание проникали лишь отдельные, ничего не значащие слова: «записка… рубашка… свиней».
Свиней? Дэвид насторожился. При чем здесь свиньи? Он сжал кулаки и размахнулся, целясь Стоуксу в челюсть.
Большая мясистая рука перехватила его запястье. Стоукс грубо оттолкнул Дэвида в угол кеба. Тот растерянно заморгал. Черт возьми! Этот парень недаром брал у него еженедельные уроки бокса.
– Простите, сударь, но я не думаю, что вы действительно хотите это сделать. Сегодня ночью уже пролилось слишком много крови.
Он протянул Дэвиду видавшую виды фляжку:
– Хлебните, милорд. Вы, конечно, привыкли к другим напиткам, но…
Лорд повиновался. Крепкое пойло обожгло рот, туман в голове рассеялся, и в его сознание начали проникать обычные звуки улицы: людские голоса, крики извозчика, понукавшего лошадей, топот копыт по булыжнику. Он выглянул в окно. Они преодолели транспортный поток и уверенно приближались к Брансвик-сквер.
– Спасибо, Стоукс.
– Благодарите самого себя, сударь. Ведь это вы научили меня отражать удары.
– Прости меня за то, что я хотел тебя ударить.
– И вы меня простите – за то, что я вас подвел.
– Ты честно выполнял свою работу. Я не просил тебя приглядывать за домом по ночам… – Дэвид поморщился, – и пасти ее любовников.
Они по очереди пили из фляжки.
– Может быть, он ей вовсе не любовник? – спросил Стоукс, решив успокоить Дэвида. – Мы ведь не знаем…
– Не любовник? А.кто же?
Стоукс промолчал. Это молчание было красноречивее всяких слов.
– О чем ты говорил, Стоукс, в тот момент, когда я хотел тебя ударить? Что-то насчет поросят. Нет-нет, не поросят, а свиней.
– Записка, сэр. К рубашке избитого юноши была приколота записка. Довольно странная: буквы, вырезанные из газет. Кто-то Немало потрудился, чтобы сказать всего несколько слов – причем невразумительных.
– Что там было написано?
– Дайте-ка вспомнить. Ага. В записке значилось: «То же самое – мужчинам, которых она содержит как свиней».
Феба расхаживала по комнате, сжимая в руке скомканную записку.
«Мой злобный враг мнит себя поэтом, хоть его романтизм не помешал ему жутко избить моего бедного, невинного Билли», – думала она.
Это послание было явным продолжением того, которое она получила на прошлой неделе. Их следовало читать вместе: «Неестественной женщине – неестественная смерть. То же самое – мужчинам, которых она содержит как свиней».
Казалось, ненависть, которая вдохновляла ее таинственного недруга, не умещалась в одной записке.