Кортни смотрела на него, не зная, что делать. Она могла позвать Дэви Донна – он, несомненно, подслушивал под дверью. Но Дэви вряд ли проявит сострадание, и он совершенно бесполезен, когда дело касалось помощи. Он скорее вытащит лейтенанта за ноги из ее каюты, нежели сделает хоть что-то, чтобы ему помочь.
– И не вздумайте тут умереть! – предупредила она дрожащим голосом и побежала к умывальнику. Налив воды в фарфоровую миску и сдернув с крючка полотенце, она вернулась к столу и поставила миску рядом с Адрианом.
Он крепко сжимал зубы, чтобы они не стучали. Тепло каюты согрело его, но отчаянная борьба с болью и слабостью в течение двадцати четырех часов оказалась испытанием большим, чем Баллантайн мог выдержать.
Кортни еще какое-то время колебалась, а затем несмело убрала упавшие ему на лоб пряди выжженных солнцем волос – его кожа была холодной, хотя пот блестящими ручейками струился по его вискам и шее. Кортни впервые добровольно дотронулась до него, и удивление от этого поступка разлилось по ее телу. Что-то горячее забурлило внутри ее, она сделала несколько коротких вдохов, и у нее возникло ощущение, что в сердце ее развязался какой-то узел. Она почувствовала негодование и потребность не дать Баллантайну умереть, а потом на смену им пришло бессознательное желание обнять его, приласкать, прижать его голову к своей груди и унять его боль.
Прикусив губу, она поднесла ко рту Адриана кружку с холодной водой и внимательно рассматривала ужасную глубокую рану у него на виске, залепленную волосами и грязью. Разрез был длиной около пяти дюймов, и если его не промыть и не зашить, останется грубый шрам.
Ее собственная рана в предплечье заболела, ощутимо напомнив, что без умелой помощи доктора Рутгера у нее могло бы начаться заражение крови, или гангрена, или, наконец, она могла бы ослабеть от потери крови. Баллантайн был абсолютно прав, хотя ему совершенно незачем знать об этом: она не станет обращать свой гнев на доктора, хотя угроза сделать это, возможно, была единственным рычагом для управления лейтенантом.
С холодной решимостью она отправилась на поиски иголки и нитки среди туалетных принадлежностей капитана, чтобы, промыв рану, сшить ее рваные края. Завязывая узел на чистой повязке, она неожиданно обнаружила, что серо-стальные глаза открыты и внимательно смотрят на нее.
– Как я вижу, ваши таланты распространяются не только на удаление заноз. Вам следовало сказать об этом Мэтту, тогда он нашел бы вам лучшее применение.
– В той жизни, которую веду я, нельзя выжить, не научившись одному-двум приемам лечения ран.
– Но все же половину своей жизни вы провели одетой в шелка и атлас. – Глаза Адриана потемнели. – И я бы сказал, что именно для такой жизни нужно гораздо больше мужества и стойкости.
Краска отлила от щек Кортни, а затем снова вернулась на ее лицо. Она выпрямилась и отступила на шаг, не решаясь взглянуть в глаза Адриану и опасаясь близости его тела. Его руки были связаны и неподвижны, движения строго ограниченны, и все же она чувствовала себя гораздо более беззащитной, чем когда-либо прежде.
Воткнув иголку в клубок, Кортни положила все это на стол. Она не смотрела на Адриана, но чувствовала, что его взгляд, как теплые руки, скользит по ее телу.
– Вы говорите, моя судьба в ваших руках... до Триполи?
– Да. До Триполи.
– А Мэтта?
– С ним ничего не случится – как и со всеми вашими людьми, пока они подчиняются приказам.
– Вы не сказали мне, где содержится капитан Дженнингс.
– Да, не сказала, – ядовито отозвалась она. – Вы же понимаете, что мы все-таки враги. Вы мой узник, а не мой страж, и я совершаю ошибку, давая вам право задавать вопросы, но не думайте, что я буду отвечать на них!
– Простите. – Лицо Баллантайна осталось бесстрастным. – С моей стороны это было слишком самонадеянно.
Кортни взглянула на него, ожидая увидеть скрывавшуюся за вежливым извинением насмешку, но ничего не обнаружила. Ее щеки побагровели, а грудь внезапно стала настолько чувствительной, что ощутила прикосновение батистовой блузки, и Кортни вздрогнула.
Адриан заметил ее реакцию, и его чувства вмиг обострились. Извинение было результатом сильной усталости, он неосознанно пытался лишить Кортни самоуверенности, но обнаружил, что задел ее за живое. Такой он уже видел ее однажды – в каюте утром, после того как, возможно, изнасиловал ее. Тогда он уловил противоречие в ее чувствах, хотя не мог понять, чем оно вызвано. Сейчас он снова прочел те же чувства в ее больших изумрудных глазах, и это подтолкнуло его к определенным размышлениям.
Он согласился с обвинением в изнасиловании потому, что Кортни заявила тогда, что это было именно так, и потому, что у него были самые туманные воспоминания, которые он не мог выставить в свою защиту. А что, если он вовсе не насиловал ее, а она по собственному желанию легла в его постель? Это могло означать, что существует проход сквозь те преграды, которые она на протяжении многих лет тщательно воздвигала вокруг своих чувств.
Она спросила его, как далеко он готов зайти. Бесконечно далеко!
– Вы снова победили, Ирландка, – бесстрастно произнес он.
– Что вы имеете в виду?
– Только то, что сказал. Я устал, страдаю от боли и не хочу видеть, как Мэтт получит больше того, что он уже выстрадал. Вы победили. Я буду вашим послушным слугой. – Он заметил недоверие в ее глазах и поспешно добавил: – Но только до тех пор, пока мы не прибудем в Триполи. После этого я не собираюсь быть рабом ни у вас, ни у кого-то другого.
– Если вы задумали убежать, как только к вам вернутся силы... – Кортни не договорила, блеск в его глазах подтвердил, что он именно это и замышлял, ведь она сама планировала сделать то же самое, как только «Орел» пришел бы в Гибралтар.
– И что? Вы собираетесь мне помочь?
– Ничего подобного, Янки. – Кортни попятилась, его неприкрытая насмешка заставила ее отойти подальше. – И если вы попытаетесь сделать это в моем присутствии, я вас застрелю. Мы поняли друг друга?
– Прекрасно поняли.
Подойдя к двери каюты, Кортни распахнула ее, и Дэви Донн мгновенно влетел внутрь с настороженным видом.
– Э-э? Я не слышал, чтобы вы меня звали.
– Дэви, запах гордости этого янки становится невыносим. – Взгляд темных, непроницаемых глаз обратился к Баллантайну. – Отведите лейтенанта наверх. Он безумно хочет знать, что происходит с его людьми, так пусть увидит это сам. Пусть разделяет с ними их помои и чистит им гнойные раны. Возможно, он научится быть человеком.
Это было совсем не то наказание, которое выбрал бы Донн, но он кивнул и, дернув Адриана за веревку, заставил его встать на ноги, не обратив внимания на то, что лейтенант застонал от боли.
– Надеюсь, парень, у вас крепкие нервы. По тому, что я видел, там хватит работы на десятерых здоровых мужчин и достаточно конечностей, расставшихся со своими владельцами, чтобы радовать угрей в течение недели.